такая жизнеутверждающая и наполняющая их профессиональной гордостью чудовищная метафора. Это покруче, чем Россия, кровью умытая».
Профессиональному палачу с претензиями на интеллектуализм так понравился удачно найденный им образ крюка, что, уже совершенно не понимая, что же он несет, этот нравственный идиот возвращается к нему на протяжении своего опуса вновь и вновь…
…Вы не дворяне, господа Черкесов и Патрушев. Вы две дворняжки, вцепившиеся друг другу в глотки за сладкие косточки с нефтью, газом, таможней, китайскими трусиками, наркотиками. Вы грязь в шелковых чулках.
Подлинная аристократия России, ее герои, ее совесть — это убитые вашей «корпорацией» Юрий Щекочихин и Анна Политковская.
Великая страна Пушкина и Сахарова не может и не будет вечно висеть на вашем воровском крюке. Это вам только кажется, что у вас теперь пожизненный президент».
Итак, Пионтковский пишет эту свою статью 10 октября 2007 года. На следующий день после выхода статьи Черкесова.
Если бы я писал роман в конспирологическом стиле, то мог бы сочинить кошмарную сцену, в которой после опубликования статьи Черкесова некий зловещий международный штаб проводит срочное совещание и вырабатывает комплекс мер по обезвреживанию опасного сочинения, предъявленного директором ФСКН неустойчивому российскому обществу. На этом совещании выступает главный специалист по «черному пиару» и предлагает выбрать в качестве объекта для атаки образ «крюка», используемый высокопоставленным автором. Штаб разрабатывает комплекс мер, сочиняет инструкцию, передает эту инструкцию бойким перьям (в том числе, господину Пионтковскому). И перья бойко выполняют заказной номер.
Но я не пишу романов в этом столь востребованном стиле. Я достаточно подробно знаком с публицистикой А.Пионтковского и поверхностно с ним самим. И понимаю, что Пионтковскому совершенно не обязательно получать директиву некоего штаба для того, чтобы едко отреагировать на статью, в которой крупный спецслужбистский чин обсуждает соотношение между корпоративным и общенациональным. Пионтковский — талантливый публицист и блестящий полемист. Он умеет точно нанести удар в слабое место противника. Он владеет богатым ассортиментом средств, позволяющих вести полемику. И тонкой иронией, и жестким сарказмом.
Если бы я не имел четкого представления о норме, присущей творчеству Пионтковского, то не было бы никакой возможности оценить степень аномальности данного текста. Представление же о норме позволяет мне утверждать, что уровень аномальности беспрецедентно высок. Но даже тот, у кого таких представлений о норме творчества Пионтковского нет, не может не признать, что аномальность наличествует. Пионтковский хочет от имени жертв проклясть чекистского палача.
Проклятия — это определенный жанр. Со своей лингвистикой, семантикой, интонацией.
Пионтковский с первых слов выпрыгивает за пределы этого жанра. Нельзя в одном тексте адресовать столько эпитетов одному лицу, занимавшему скромные посты в позднесоветскую эпоху. Ведь не Берия же, в конце концов, не Ежов! Но даже если Берия и Ежов, то нельзя сразу валить в одну семантическую корзину и «шарикова» с «дворняжкой», и «профессионального палача с претензией», и «грязь в шелковых чулках», и «нравственного идиота», и подробный ассортимент товаров народного потребления (трусики et cetera). Это не проклятия. Это в лучшем случае китч.
Пионтковский в здравом уме и твердой памяти этого не может не понимать. Прошу прощения у взрослого и умного человека, которому ПОЧЕМУ-ТО (мне-то только и нужно понять, ПОЧЕМУ ИМЕННО) отказывают и взрослость, и ум. Но все, что мне приходит в голову в виде ассоциаций при чтении текста Пионтковского, — это строки известной песни Галича:
Пионтковский ведет себя именно как этот вертухай с овчаркой. Сравнивать данный опус Пионтковского с речами товарища Вышинского как-то даже неудобно. Настолько сравнение получается в пользу Вышинского.
В чем тайна такого превращения умного и тонкого человека? Возможно, тайна этого превращения находится в чьем-то индивидуальном или коллективном подсознании, переполненном ненавистью к тому, что олицетворяет собой Черкесов?
Назовем такое объяснение странного поведения — гипотезой № 1 (или гипотезой органической исторической травмы). Я в принципе понимаю, что это за травма. И не готов просто снисходительно хмыкнуть (ведь травма же, что поделаешь!). Есть у меня самые разные основания для того, чтобы понять травмированных и в какой-то степени даже солидаризироваться с ними.
Но прежде всего я хочу проверить эту самую гипотезу № 1. Проверка же, как ни странно, удивительно проста. Если у лица или даже группы есть такой накал органической исторической ненависти, то не может быть избирательности. Тогда уж ненавидят всех сразу. И какого-то там следователя позднесоветской поры, и тогдашних начальников этого следователя… А как иначе-то?
Эпоха застоя и перестройки, с которой связана советская спецслужбистская деятельность В.Черкесова, никак не позволяет осуществлять демонические сопоставления (например, с нацизмом). И в принципе мне эти сопоставления глубоко чужды. Но есть любители таких сопоставлений. И пусть они мне объяснят, как сжигаемый справедливой ненавистью узник Освенцима может ненавидеть рядового эсэсовца, но не ненавидеть Гиммлера? А также все окружение Гиммлера? Согласитесь, это абсолютно исключено.
Я не шел в зэковской колонне, описанной Галичем. В ней шел мой родной дед. Но я знаю, что такое визгливо-непристойный лай перестроечных журналистских «овчарок», готовых вцепиться в твое горло. Что такое публицистическая пена на клыках и плотоядный блеск в глазах. Что такое подлая ложь, мстительность по отношению к твоим близким, адресующая только к пресловутому ЧСИР («член семьи изменника Родины»).
Я не был ни следователем КГБ, ни каким-либо другим его работником.
Я не был советским номенклатурщиком.
Но в выдаваемых «овчарками» руладах я почему-то должен был персонально отвечать за все — от Ленина до Брежнева, от Дзержинского до Андропова. Почему, спрашивал я себя в тот непростой для меня и близких моих период, я должен быть объектом этого лая, а маститые представители якобы ненавидимых инстанций получать вместо причитающегося им лая странное радостное повизгивание?
Со временем я убедился, что лаявшие конкретно на меня «овчарки» получали команду «фас» и лаяли по команде. А команду отдавали те, на кого «овчарки» — будь они не высокодрессированными животными, а травмированными античекистскими «волчарами» — должны бы были прыгнуть в первую очередь.
В данном случае избирательная ярость реакции позволяет высказать другую гипотезу по поводу общего явления, которое здесь проявилось через текст Пионтковского. Назовем эту гипотезу — гипотезой № 2.
Избирательность реакции опровергает ее органический характер. Но если это не органика, то что? Есть команда? Не исключено. И тогда вторая гипотеза может быть названа «гипотезой фаса».
Согласно данной гипотезе, ТАК реагировать начинают, когда получена команда «фас». Или твердо понимается, что эта команда будет отдана в ближайший момент.
Жизненный опыт диктует мне осторожность выводов. Но тот же опыт показывает, что в огромном количестве случаев действительно имеет место команда «фас». И только после нее умный и вменяемый человек позволяет себе столь неуместную избирательно-яростную реакцию.
Пусть читатель сопоставит мое утверждение о том, что господин Пионтковский — умный, вменяемый
