— А не рискует ли сеньорита вызвать у жениха ревность? У нее здесь очень много тайных вздыхателей и поклонников.
— Я что-то не вижу их, но на всякий случай учту ваш совет и переселюсь на маяк, — смеясь сказала Долорес.
Раздав девочкам купленные чиклетки, она зашла домой и внимательно прочитав шифровку, поспешила на почту. Ее телеграмма в столицу была короткой:
— Душный будет день, — поглядывая на небо, определил Наварро.
— К ночи, видимо, соберется гроза, — сказал Реаль, проявлявший с недавнего времени необычный интерес к погоде. — Солнце в дымке марева всходит и птицы низко летают.
Паоло принялся спорить:
— Нет, день по всем признакам должен быть летным.
Он, как все люди, имевшие дело с воздушной стихией, считал себя знатоком атмосферных явлений.
Весь день палило несколько затуманенное солнце, и только к вечеру поднялся небольшой ветер. В небе появились клочья рваных облаков, несущихся с юга на север.
На работах в приступе лихорадки свалился Диас. Капрал Варош, возвращавшийся с очередного обхода линии электропояса, почему-то смилостивился и приказал стражникам отпустить больного в барак.
В конце дня в шахте рухнула порода и придавила трех заключенных. Больше ничего особенного на острове Панданго не произошло.
После скудного ужина Мануэль с Наварро пробрались на опушку рощи панданусов. Это место было любимым.
Отсюда Мануэль наблюдал за Бородавкой и разговаривал с Реалем и Диасом о побеге. Сегодня он умышленно захватил с собой летчика, нужно было всерьез поговорить с ним.
— Как же ты собираешься жить дальше? — спросил он.
— Надеюсь на побег, — ответил Наварро. — Мне терять нечего. Краснорожий Чинч так и сказал утром: «Жив еще? Ну, походи до приезда полковника, а там — акулам на закуску!»
Похудевший, в выгоревшем мундире без пуговиц, в продранных бриджах, он едва походил на прежнего щеголеватого авиатора. Что-то неуловимо-новое появилось в его лице, в выражении глаз.
— Хосе вас всех зовет товарищами, а меня только по имени, и ни разу не ошибся. Неужели он меня не считает своим? — спросил вдруг Наварро. — Или это потому, что я сказал: «Мне по пути с вами до берега?»
— А где тут берег? — спросил Мануэль. — Сейчас у нас с тобой один путь. — И он указал в сторону синевшего за проволокой океана. — Но разве наша дружба может кончиться там? Мне кажется, она только начнется.
— А я разве возражаю? Вы сами немного сторонитесь… и тайны у вас какие-то от меня.
— Наши тайны ты сегодня узнаешь, — пообещал Мануэль.
Вскоре к ним подошел Паоло, Жан и Паблито; не хватало только Реаля, ушедшего к заболевшему Диасу, и Кончеро. Силач задержался на кухне. Он теперь нес оттуда все, что мог наскрести со дна кот лов.
Мануэль знал, что приготовления к побегу близились к концу, — об этом говорилось на последнем совещании в штабе. Группа подготовки доложила о завершении возложенных на нее задач, а штурмовой отряд, проведя ночные тренировки, ждал сигнала к началу действий. Неизвестен был лишь решающий день. Его не могли назначить, так как не знали, когда прибудет хоть какой-нибудь пароход. Но людей нужно было подготовить к выступлению в любой момент.
Прибыл Кончеро и внес оживление: он наступил на растянувшегося под кустом Жана.
— Миллион раз твержу: сначала посмотри — потом шагай! — негодовал француз.
Но он тут же сменил гнев на милость. Силач принес завернутые в листья маисовые пригарки. Все лежащие, а особенно Жан, обрадовались еде. Недавно Хосе исключил себя и Диаса из списка подкармливаемых, приказав распределять «добычу» только среди штурмовой группы.
Наконец на тропинке появился и Реаль. Он почему-то остановился и стал вслушиваться.
По дорожке от первого поста шли два пьяных стражника; впереди Лиловый, а позади его толстый соотечественник, получивший от бразильцев кличку «Тосиньо»[16]. Они громко разговаривали по-немецки.
— Даже в воскресенье никакой культуры! — жаловался Лиловый. — Эх, то ли дело у нас, дома! Воскресенье… приезжает бродячий цирк. Барабан гремит, девчонки грызут орехи, а мы сначала — шнапса, потом пива. Вечером обязательно драка. Вот была жизнь. Эх! — И он огорченно махнул рукой.
— Колотил же ты «профессора», — напомнил Тосиньо.
— Слабое развлечение! Кажется, я в кого-то загнал пулю?
— Промазал!
— Вот видишь! А ведь был когда-то первым стрелком. Любому пулю в глаз за тридцать шагов всаживал. Не веришь? Отмеряй шаги и становись! Не хочешь? Ну то-то!
Увидев на дорожке Хосе, он вскинул автомат и заорал:
— Эй, каторжник, пляши! Дарю целую сигарету. Пляши, пока я добрый.
— Плясать не обучен, — простодушно разведя руки как бы с сожалением, сказал Хосе. — А вог у нас бык был, честное слово, чечетку копытами отстукивал. Соображал лучше начальства.
— Я вижу, ты из ковбоев, они мастера рассказывать и гадать. А ну, гадай мне на руке, — потребовал Лиловый. — А то тут со скуки подохнешь. Чертовы пальмы, чертов остров и вы все — дьяволы!
— За гадание полагается пачка сигарет, — начал торговаться мнимый ковбой. — Я и без руки вижу, что ты тоже узник, хотя еще и не догадываешься.
— Твое гадание не стоит и окурка! Понял? Через неделю кончается мой контракт. Я отстукал здесь пять лет! Насквозь просолился и до костей прожарился. Уеду на родину, — надоели вы мне.
— Неужели думаешь, что тебя отпустят? Да никогда! Ты ведь в первой таверне проболтаешься. — Разыгрывая из себя простака, сказал Реаль и стал вглядываться в раскрытую ладонь Лилового. — И линии у тебя, как у любого из нас. Вы каторжники, только с автоматами. И срок у тебя не кончается. Прикажут новую бумажку подписать, — долго еще служить будешь. Не надейся, никуда не уедешь!
Стражники с изумлением таращили на гадальщика глаза. То, что говорил ковбой, походило на правду. Хосе ухмыльнулся: он знал, что бьет по самому больному месту. Каждый из них в душе опасался именно этого.
— Пять лет! Так говорится в контракте. Понял? — сказал Лиловый и, взглянув в сторону поста, оживился: — Видишь, чертов предсказатель, подходит судно?
Вдали показались огни теплохода, идущего к острову.
— Это наверняка сам полковник! — обрадовался стражник. — Я спрошу у него. И если ты врешь, то я тебя разыщу и заставлю до блеска вылизать мои парадные сапоги.
Мануэль заметил веселый огонек, мелькнувший в глазах Реаля. А Наварро помрачнел, — прибытие парохода не предвещало ему ничего хорошего.
Лиловый бессвязно продолжал выкрикивать:
— Я пойду… Я спрошу! Все знают, что срок кончается, пусть он не крутит. Где мои парадные сапоги? — вдруг рявкнул он, уставившись свирепым взглядом на Тосиньо.
— Твои дурацкие сапоги на твоих толстых ногах. По воде, что ли, пойдешь к нему? Утонешь. Для храбрости надо еще выпить. Пошли!
Схватив собутыльника за рукав, он потянул его за собой. Лиловый, вспомнив об обещании, вытащил
