фашисты поймали, допрашивали. Его в каменный подвал посадили. Вечером повесить должны были. А он стонет на холодном полу и все-таки пытается петь «Орленка»; песня есть такая, душевная.
Как сейчас помню: двор там небольшой, мощеный. Подвал — в двухэтажном доме. Я часового хотел бесшумно снять — не вышло. Он от ножа увернулся, винтовку с перепугу бросил и через двор — к воротам комендатуры. Я выстрелил — мимо. Он как раз около дерева пробегал. Второй пулей сшиб его. Засов отодвинул, партизана выпустил. И сам с ним удрал. За нами погнались.
Пришлось убегать в разные стороны. Я спрятался на окраине в сарае. Что делать? Товарища Сергея вспомнил. Вернулся к Вейсу, сказал, что преследовал партизана. Хорошо, что никто меня во дворе не приметил.
Мне удалось узнать у Вейса, что есть особое задание. Один из предателей, Золотоверхий, проник в расположение какого-то небольшого партизанского отряда. Он составил план партизанского лагеря и принес его Вейсу. Гестаповец собирался ехать к начальству с планом. Предстояла операция против партизан.
Я зашел с Вейсом в здание гестапо. На письменном столе унтер-штурмфюрер разложил план. Мне было ясно одно: план нужно уничтожить. Раздумывать было некогда. Перед глазами мельтешил тощий затылок Вейса с жесткими рыжими волосами.
Я убил унтер-штурмфюрера ножом — с первого удара, как обучили гестаповцы. План разорвал и бросил в печку. Надо было удирать. Но ведь остался Золотоверхий. Он может составить новый план, он поведет карательный отряд. Я вышел из кабинета Вейса и сказал часовому, что господин унтер- штурмфюрер просит Золотоверхого зайти к нему. Когда предатель вошел в кабинет, я накинул ему на голову одеяло с кровати Вейса. Она стояла там же, в кабинете. И через одеяло ударил его ножом… — Дубняк помедлил и, словно упрекая себя в чем-то, сказал: — Вот рассказываю вам об этом, и на словах все так просто и легко. Вроде я богатырь какой-то, неустрашимый. А тогда на деле все совсем не так легко получалось. Золотоверхий крепкий, чертяка, был. Если бы не внезапность нападения, не знаю, как бы я справился с ним. И так памятную отметину за ухом ношу.
Сами понимаете, тут уже о дальнейшей службе в полиции и думать не приходилось. В общем, удалось бежать. Пробрался через линию фронта, встретил наши части и остался в саперном батальоне. Когда мы проходили через Полтавщину, я узнал, что товарищ Сергей и его заместитель — единственные люди, знавшие правду обо мне, погибли в бою.
Дубняк невесело улыбнулся и опустил голову. За ухом, плохо заросший волосами, виднелся шрам.
— Как видите, — сказал он, — доказать, кем я был тогда на самом деле, невозможно. Решайте сами- верить мне или нет.
Майор сказал Дубняку, что он может пока быть свободным. На следующий день Семен Игнатьевич выехал в Полтаву.
Поезд шел по знакомым плодородным землям. Мелькали кирпичные домики в зелени деревьев, полосатые шлагбаумы.
Земля была укрыта, словно кружевной накидкой, белой кипенью цветущих садов. Белое, зеленое, голубое…
Семен Игнатьевич лежал на верхней полке и смотрел в окно. Радовался весне и думал о судьбе человека, о судьбе Никиты Дубняка, который ждет решения своей участи.
Что-то в лице Дубняка, в его манере говорить пробуждало в майоре сочувствие и одновременно настораживало. Котловский привык не доверять первому впечатлению. Все решают факты, а пока они не голосуют ни за, ни против. Да, собственно говоря, фактов и нет. Где их искать? В лесах, где действовали партизанские отряды, в сейфах ли с пожелтевшими от времени архивами, среди людей? Но где бы они ни были, их надо найти.
Город начался с садов и маленьких белых домиков. Паровоз протяжно загудел у семафора, замедлил ход. Показался вокзал.
Семен Игнатьевич взял свой небольшой «следственный чемодан» и одним из первых вышел на перрон. Сел в такси и поехал в городское управление милиции.
Через несколько часов Котловский убедился, что по крайней мере начало рассказа Дубняка соответствует действительности. Не оставлял сомнения и тот факт, что отряд товарища Сергея существовал, был выслежен и что часть партизан истребили фашисты. Погибли также товарищ Сергей и его заместитель.
В тот же день Котловский прибыл в село, где жил Никита Дубняк.
В разговоре с председателем сельсовета было установлено, что Никита Львович Дубняк до войны работал в колхозе кузнецом, и работал неплохо. Велики же были возмущение и ненависть односельчан, когда он появился в форме полицейского рядом с гестаповцами.
На вопрос о том, как вел себя Дубняк, председатель сельсовета коротко и недвусмысленно заявил: «С волками жил, по-волчьи выл. Вы у соседки спросите. Она расскажет».
Соседка Дубьяков, Одарка Филипповна, встретила майора приветливо, угостила его галушками со сметаной, блинцами.
Как только она поняла, кем интересуется майор, — Начала с причитаниями рассказывать о «лютой зверюке», какой оказался ее сосед. И пил с гестаповцами, и обнимался с ними, и целовался с ихним начальником Вейсом. О зверствах, которые творил сам Дубняк, она ничего не могла сказать, но зато утверждала, что отряд товарища Сергея был окружен фашистами еще до отъезда Дубняка из села, в конце января. Одарка Филипповна сама читала о разгроме партизан в какой-то фашистской листовке.
Этот факт имел для Дубняка роковое значение. Его нужно было проверить. Но как?
Майор начал поиски очевидца расправы над партизанами. Ему сказали, что на сорок первом километре, недалеко от лагеря партизанского отряда, жил во время войны и сейчас живет лесник Хвыля.
Котловский поехал к леснику.
…Еще крепкий белобородый дед, лесник Хвыля сразу же повел Семена Игнатьевича на место, где когда-то размещался партизанский лагерь. Сохранились две землянки с осевшими крышами, замаскированные землей и дерном. Могучие дубы шелестели над землянками, как боевые знамена.
— Отут поляглы воны, — сурово сказал дед Хвыля. — Майже половина загона. И воювалы до останього патрона. Увесь день стрилянна чулся. Аж надвечир затыхло.
— Когда это было, дедушка, не помните?
— А чого ж, памятаю. У феврали, дванадцятого чысла, — не задумываясь, ответил дед. — До моей хаты тоди одын прыповз, Литовченко. Сказав тилькы: «Диду, передай нашим»… Я трясу його, а вин уже мертвый.
— А вы такой фамилии, дедушка, никогда не слышали — Дубняк?
— А чого ж, чув. Був у колхози коваль такый. Потим, казалы, у полиции служыв. Гадюка!
Дед покачал белой головой и нахмурился:
— От не розумию, сынку, одного. Вин же не нероба. Дуже хорошый коваль був, золоти рукы. И за легкым жыттям не гнався, все робыв своимы рукамы. Нащо такому, робочому чоловику, в полицию?
— А может, он в полиции не на полицию работал?
Дед сразу понял, о чем говорил майор.
— Ни, сынку, у загин через мий двир, через мою хату шлях лежав. Я б знав напевно.
Котловский попрощался с лесником. Бросил последний взгляд на место, где бились до последнего патрона хлопцы из отряда товарища Сергея.
Итак, отряд был окружен двенадцатого февраля, когда Дубняк уже уехал из села, а не в конце января, как вычитала Одарка Филипповна в листовке. Фашистская листовка, по обыкновению, оказалась фальшивкой. Дубняк не осведомил фашистов о расположении отряда. Ведь тогда бы они раньше начали
