принесли, какой-нибудь салат.
— Хорошо.
Вейдеманис еще не успел распорядиться, когда мимо ресторана прошли четверо украинцев и трое грузин, явно спешивших куда-то.
Дронго проводил их взглядом.
— Хорошие ребята, — пробормотал он, — особенно молодые. Важа Бугадзе меня просто поражает, очень интересный человек. В его возрасте иметь такие выдающиеся задатки — это большой аванс на будущее. И эта красивая семейная пара — Бондаренко с Вотановой. Ты знаешь, она недавно обиделась на меня, и я впервые в жизни не знал, что говорить.
— За что обиделась?
— Я заказал на всех кофе, а она посчитала, что я навязываю ей свое решение. Вот такой интересный характер.
— Она тебе нравится? — вдруг спросил Вейдеманис.
— Не знаю, — пожал плечами Дронго, — в любом случае наши встречи были бы невозможны.
— Почему? — не понял Эдгар.
— Мы подружились с ее мужем. А я, ты знаешь, пытаюсь соблюдать некие моральные принципы, которые для меня важны. Нельзя пить с мужчиной и ухаживать за его женой. Это не совсем правильно.
— Это воровской «кодекс чести». — усмехнулся Вейдеманис, — не приставать к жене человека, с которым выпиваешь.
— Это закон мужской чести, — возразил Дронго, — почитай Томаса Вулфа. У него есть замечательный роман «Взгляни на дом свой, Ангел». Он как раз пишет о подобных ситуациях. Хотя иногда я жалею, что она оказалась в этой поездке с мужем. У нее есть стержень, которого нет у других. Ты понимаешь, Эдгар, я вдруг с интересом заметил, что они — другие. Совсем другие. Это другое поколение, мой друг. Они не знают наших страхов и наших сомнений. Мы носим в себе груз ошибок, которые мы успели допустить в девяностые, а они совсем другие. Для них Советский Союз — это анахронизм, они уже не знают другой жизни, кроме этой, они уже живут в другой системе координат. И не только молодые украинцы. Там есть грузины, литовцы, молдаване. Те, кому под тридцать, — это «непоротое поколение», люди, выросшие в свободные восьмидесятые и очень свободные девяностые. Они ничего не боятся. Сорокалетние более осторожны, они больше скептики, так как еще успели увидеть маразм семидесятых. Может быть, мы уже другое поколение, Эдгар, как ты думаешь?
— Не знаю. Но мне неприятно, когда меня считают стариком в сорок с небольшим лет. Моя дочь говорит примерно то же, что и ты. Но я с ней не всегда согласен.
— Вот поэтому ты и начинаешь стареть, — засмеялся Дронго.
Официант поставил перед ним греческий салат. Это были тонко нарезанные овощи с зеленью, оливками и сыром. Он взял хлеб.
— Я по-прежнему чувствую себя молодым. Или, вернее, мне хочется так себя чувствовать. Ты знаешь, моему отцу почти семьдесят пять. И он говорит, что жизнь — удивительная вещь, что он только сейчас начинает понимать, какая это прекрасная штука. И он все еще наслаждается жизнью.
— По-моему, это прекрасно, — пробормотал Вейдеманис, — может, поэтому ты так же влюблен в жизнь, как и твой отец.
— Его жизнь оказалась более спокойной, чем моя, — задумчиво сказал Дронго, — у них не было таких потрясений. Даже во время войны они точно знали, какие ценности защищают. А я потерял собственную страну и оказался совсем в другой системе координат. Хотя, наверно, у каждого поколения свои испытания.
— Ты становишься меланхоликом, и это мне не нравится, — заметил Эдгар, — ты никогда не был таким. В твоих рассуждениях стала появляться печальная мудрость.
— Это «кризис среднего возраста», — невесело улыбнулся Дронго. — У нас в группе много красивых молодых женщин. Тридцатилетние Мулайма Сингх и Виржиния Захарьева, двадцатипятилетние Екатерина Вотанова и Драгана Павич. Катя даже моложе на один год. И я впервые в жизни не знаю, как себя вести. Ухаживать за ними я не могу, я кажусь себе неуклюжим ловеласом. Особенно интересно с Вотановой. Она ведь по возрасту годится мне в дочери. А пытается спорить со мной на равных, отстаивая свою точку зрения. Иногда я жалею, что не смогу продолжить нашу дружбу.
— Почему? — удивился Вейдеманис. — Ты можешь взять их киевский адрес.
— Не уверен, что это было бы правильно, — пробормотал Дронго, — они забудут о нашей встрече как только мы расстанемся. Все так и должно быть. У меня за спиной два ранения, участие в нескольких войнах, масса разных расследований. И последние семнадцать лет потрясающей жизни, включающей в себя путешествия по всему миру и массу встреч с интересными мужчинами и красивыми женщинами. Вчера одна немка пришла ко мне в номер.
— И как ты себя повел? — усмехнулся Вейдеманис.
— Очень плохо. Я ее просто выгнал. Можешь себе представить!
— Почему выгнал? Сколько ей лет?
— Лет тридцать — тридцать пять. Но разве это главное. И она симпатичная женщина. Но, кажется, все дело во мне. У меня намечается «кризис среднего возраста», так, по-моему, говорят о сорокалетних мужчинах психологи.
— В жизни не поверю, — пробормотал Эдгар, — не могу представить тебя унылым меланхоликом.
— Нет-нет. Представь, что, столкнувшись с молодыми людьми, я впервые это ясно ощутил. У меня «кризис среднего возраста», а у них вся жизнь впереди. Вот почему я буду помнить о наших встречах, а они забудут об этом сразу и навсегда. Для меня это обретение неких новых ценностей, для них — всего лишь эпизод в начале жизни.
— Зато в сорок они поймут, что это было самое интересное путешествие в их жизни, а ты — самым интересным человеком в этой поездке, — прокомментировал Вейдеманис.
— Значит, мне нужно подождать совсем немного, — махнул рукой Дронго, — подождать, пока им не исполнится сорок лет. Впрочем, у меня профессия, с которой трудно рассчитывать на долголетие. Ты уже знаешь про убийство Темелиса? — спросил он, меняя тему.
— Да, — угрюмо кивнул Вейдеманис, — я понимаю, почему ты начал этот разговор о кризисе. Его убили у тебя на глазах.
— Почти. Убийца считает, что может вести себя подобным образом и я его не смогу найти. Думаю, что он напрасно пытается все время доказать мне свое превосходство. Я ведь все равно его вычислю.
— В таком случае сделай это быстрее, — попросил Вейдеманис, — завтра вы уже въезжаете в Восточную Европу. И до Москвы осталось не так много дней.
— Я уже очертил круг подозреваемых, — признался Дронго, — и в моем списке осталось всего несколько человек. Думаю, что через три-четыре дня я назову тебе имя убийцы. Я оставлю деньги на столе.
— Это еще один твой комплекс, — пробормотал, улыбнувшись, Вейдеманис. — Почему ты никогда не позволяешь за тебя платить?
— Тебе я могу признаться, — рассмеялся Дронго. — Дело в том, что меня приучил к этому мой отец. Он с детства внушал мне: за свой хлеб человек обязан платить сам. А если тебя приглашают разделить хлеб с малознакомым человеком, плати сам, чтобы тот никогда не мог упрекнуть тебя его хлебом, которым он тебя угощал. Это к тебе, конечно, не относится, но говорят, привычка — вторая натура. И потом, если мы завалим это дело, то одинаково потеряем деньги. А если найдем мерзавца, то вместе заработаем. Будь здоров. У меня есть список из шести человек, которых я просил бы тебя проверить. Мне нужны данные по их работам. По их литературным работам. Это Георгий Мдивани, Юрий Семухович, Стефан Шпрингер, Альваро Бискарги, Мэрриет Меестер, Виржиния Захарьева. Достань мне все их работы, чтобы я мог с ними ознакомиться.
— Хорошо. Встретимся в Мальборке?
— Ни в коем случае. Это маленький польский городок, где каждый появившийся иностранец будет на виду. Давай лучше в Калининграде. Думаю, что к тому времени я уже буду знать, кого конкретно мне подозревать. И твои данные мне очень помогут.
