годы».
«Двадцать первый век, — подумал он. — Век отчуждения человека от человека. Нам так не хватает обычного человеческого общения. Мы думаем, что нас очень много, и не можем представить число в несколько миллиардов живых существ. На самом же деле нас мало». У него были знакомые и друзья практически по всему миру, и чувство ностальгии иногда охватывало его, когда он вспоминал давно забытых людей, погибших друзей, лица и запах женщин, с которыми он встречался.
Днем он пообедал в ресторане «Колонна», расположенном в старой части города. Неожиданно он увидел французского поэта Жака Жуэ. Тот читал газету и пил свою чашечку кофе. Увидев Дронго, он улыбнулся ему и помахал рукой. Затем подошел и, извинившись за свою настойчивость, протянул листок бумаги.
— Я посвятил вам стихи на французском, — сказал Жак Жуэ, — мне рассказали, что у вас были неприятности в Вильнюсе. Я подумал, что вам будет приятно.
Он был похож на постаревшего мима. Худощавый, подвижный, с проницательными и живыми глазами. Дронго благодарно кивнул головой, не решаясь ничего произнести. Иногда слова бывают лишними.
Группа была уже на вокзале, когда они с французом буквально в последний момент успели сесть в поезд, отправлявшийся в Таллин. Багаж путешественников грузили без их участия в специальный грузовой вагон, а затем доставляли каждому в его номер отеля. Нужно было отдать должное немецкому оргкомитету. Немцы просто не умели работать плохо. Поэтому идеальный порядок во время путешествия было легко поддерживать. Более того, за все время передвижения «Экспресса» не пропало ни одной сумки, ни одного чемодана по вине оргкомитета.
У Дронго было удивительно хорошее настроение. И не только потому, что он встретил французского поэта. Он ходил по поезду и улыбался всем, кого встречал. Мэрриет он сделал комплимент и подарил цветы. Сегодня у нее был день рождения.
— Жаль, что вечером прием в мэрии. — сказала Мулайма Сингх, — а то бы мы отпраздновали день ее рождения все вместе.
— Давайте соберемся после приема, — предложил Дронго. — Я знаю много прекрасных мест в Таллине.
— Договорились. — засмеялась Мулайма. — Мы сможем там потанцевать? Я очень люблю танцевать.
— Думаю, что мы найдем такое место. А какие танцы вы любите?
— Рок-н-ролл, — усмехнулась Мулайма.
— В таком случае я приглашаю вам на рок-н-ролл. Кстати, в последний день нашей поездки, в Берлине, у нас будет прием и музыкальный вечер. Считайте, что я вас уже пригласил на танец и в Берлине. У меня нет вашей визитной карточки, а вот Мэрриет подарила мне даже свою фотографию и визитную карточку.
— Договорились, — согласилась Мулайма, — насчет танцев я согласна. Я не могла и подумать, что вы еще и танцуете. И, если вы разрешите, я тоже подарю вам свою фотографию.
Она достала фото и, быстро надписав, протянула Дронго. На обороте было написано: «Идеальному мужчине». Он пожал плечами:
— Это слишком сильно сказано. Боюсь, я весьма далек от идеала. Но все равно спасибо за такую надпись.
Дронго попрощался и пошел дальше. В одном из купе в окружении земляков сидел Георгий Мдивани.
— Очень скучаю. — вздохнул Георгий, — хорошо, что осталось чуть больше двух недель.
— Надеюсь, мы проведем их вместе, — сказал ему Дронго.
— Конечно, вместе.
Георгий внешне был похож на одного из тех князей, которых любили изображать в девятнадцатом веке грузинские художники. Закрученные кверху усы, густая черная борода, живые выразительные глаза, массивная фигура. Рядом с ним даже Дронго казался не столь мощным и широкоплечим.
— Я все время думаю об этом Бискарги, — мрачно признался Георгий. — Мы ведь с ним много общались. Почему люди становятся предателями? Что лежит в основе их поступков?
— Корысть, зависть, выгода, трусость, — перечислил Дронго. — Нет, — добавил он. — нет, я не прав. В основе любого предательства всегда лежит слабость. Но Альваро не был предателем, он был наемником, твердо знавшим, на что идет. Поэтому не все так просто, мой дорогой друг.
Проходя мимо бара, он увидел Константина Кандонаса — киприота, который первым обнаружил труп Густафсона. Дронго подсел к нему.
— Приятного аппетита, — пожелал он.
— Спасибо, — покосился на него Константин.
— Извините, что отвлекаю вас от еды, но я хотел задать вам два вопроса. Вы ведь первым обнаружили убитого Густафсона.
— Да, — кивнул Константин, — и это было очень неприятно. Такой ужас.
— Я понимаю. Но я хотел вас спросить: вы не помните, знал ли Пьер Густафсон греческий язык?
— Нет, конечно, — оживился Константин, поправляя прическу, — он даже по-английски говорил с чудовищным акцентом.
— А Бискарги греческий знал?
— Точно не знаю, но, кажется, тоже нет. У нас в группе вообще мало кто знает греческий. А это такой красивый язык. Даже наши соседи — болгары и албанцы — его не знают, только греки и киприоты. Причем, все киприоты, независимо от того, где живут, в турецкой части или в греческой.
— Ну, это понятно, — улыбнулся Дронго. — И получается, что язык Гомера никто больше не знает.
— Некоторые понимают. Босниец Мехмед Селимович, македонец Зоран Анджевски. И еще, кажется, Мулайма. Она немного понимает. Да, я совсем забыл. Очень хорошо знает греческий язык серб Иван Джепаровски. Но больше никто. И это печально.
— Да, — согласился Дронго. — А Шпрингер знает?
— Ни одного греческого слова. Зачем ему в его Лихтенштейне учить греческий язык? Зато он владеет практически всеми европейскими языками.
— Могу ему только позавидовать, — сказал Дронго, поднимаясь из-за стола.
Проходя дальше, он встретился с Катей Вотановой. Она была в джинсах и в синей майке. Он улыбнулся ей.
— Что у вас за духи? — спросил Дронго, остановив молодую женщину.
— А почему это вас так интересует? — удивилась она.
— Вам больше подойдут либо агрессивно-томные тона Кристиана Диора, либо интимно-волнующие, например «шанель». Другой парфюм вам мало подходит, — убежденно сказал Дронго.
— Не думала, что вы такой специалист, — усмехнулась она.
— Это я притворяюсь, — пошутил он, — выучил все эти названия по какому-то модному журналу.
— Вы странный человек, — сказала она, глядя ему в глаза.
— Странно другое. Я ведь думал, что вы — обычная девочка, приехавшая в столицу Украины из провинциального городка. А потом выяснилось, что вы учились в Америке, кажется, в Калифорнии. Кстати, в каком городе?
Он знал, в каком городе, но ему было важно услышать это от нее.
— В Сан-Диего, — ответила она. — Я училась там всего год, когда заканчивала школу.
— Вот именно. Между прочим, я бывал в Сан-Диего в начале девяностых. Когда вы там учились?
— Кажется, в девяносто третьем или в девяносто четвертом, — припоминала она.
— Нет, — помрачнел Дронго, — я бывал там раньше.
«В девяносто третьем я уже был знаком с Лоной, — подумал Дронго, — и тогда я бывал чаще на Западном побережье, чем на Восточном. Впрочем, какая разница, что было тогда. Важно, что этой девочке тогда было совсем немного лет, а я был уже взрослым мужчиной. Странно, что мне сорок лет, а я чувствую себя совсем молодым, словно мне столько же лет, сколько им, не больше двадцати пяти — двадцати шести.
