позвонила из автомата папочке, и он приехал за ней на своём “Альфа-ромео”, а в пещере они с Октябрем занимались любовью, и всё пришлось делать быстро, три раза помогать любимому…
Для себя она тогда, конечно, ни черта не получила, но настоящей революционерке, настоящей комсомолке – разве так уж необходим вульгарный оргазм?
Разве у неё нет других, более высоких целей?..
Оргазм – удел домохозяек.
Тем более, что виноградника своего она для любимого в своё время не сберегла.
В конце концов, боевого компаньеро нужно любить как боевого компаньеро. Если она будет выказывать слишком много чувственных желаний, её любимый боевой компаньеро может подумать, что ей хочется превратиться в румяную толстую курицеголовую домохозяйку, и не позволит ей дальше участвовать в Революции. Он и без того нет-нет, да и скажет, глядя на неё полными любви и нежности прекрасными глазами цвета чилийского янтаря, скажет, что она ещё молода для того, чтобы действовать на самых опасных ролях, что она с чрезмерной пылкостью относится к…
Вот и “феррари”.
Агата села в машину, полезла в сумочку за ключами. Теперь – мигом в университет, и как-нибудь себя там проявить. Хоть подраться с кем-нибудь, неважно, главное, чтобы запомнили: сегодня я, Габриэла Ореза, целый день была в университете и всем там намозолила глаза…
В Маньянском национальном университете, к счастью, не было принято сдавать экзамены по всему курсу обучения: вытягивать билет, трясясь от страха, что попадётся вопрос, изучить который руки не дошли в бессонное время перед сессией. Маньянская система образования была куда более гуманна к своим студентам: экзамен проходил в форме собеседования на тему заранее написанного и сданного преподавателю реферата.
Профессор Морелос – к счастью для Агаты и к несчастью для себя – оказался на месте. В большом помещении кафедры находились ещё человек десять: кто сидел за столом и пялился в монитор, кто писал, опять же пялясь в монитор, кто беседовал со студентами. Да и в коридоре шлялись без дела человек сто. Взглянув на девушку поверх очков, профессор взял со стола её курсовую работу на тему «Влияние мифологических воззрений ацтеков на эсхатологические построения сапотеков».
– Ну-с, – начал он. – Я внимательно прочитал ваш труд. По сути работы у меня к вам претензий нет… Но в некоторых местах вы допускаете отдельные неточности. Вот вы пишете, например, что сапотекский бог бедности и неудач Питао-сих ехал по пустыне на тележке, запряжённой ослом …
– И что? – спросила Агата, пытаясь сосредоточиться на беседе, и одновременно обдумывая, как бы погромче «засветиться», чтоб её присутствие заметили многие.
– Видите ли, до прихода на земли индейцев конкисты здешнее население не знало колеса…
– Индейцы? – повысила голос Агата. – Не знали колеса?
– Да, население ходило пешком… Грузы транспортировались волоком…
– Что-то вы, профессор, путаете! – сказала Агата.
Профессор Моралес, человек совсем не старый, усмехнулся такой непосредственности и достал с полки над своим столом толстую книгу.
– Вот, почитайте-ка на досуге. Роберт Кейли, Принстонский университет. Здесь история проникновения на Западный континент колеса и прочих изобретений изложена весьма подробно.
– Но ведь он сам из числа тех, кто «проник» на Западный континент. Что он может знать?
– Позвольте! – голос профессора дрогнул. – Как это «что может знать»?! Это же признанный во всём мире авторитет… Из Принстона…
– Да он просто тупой! – воскликнула Агата. Из-за столов на шум повернулись любопытные головы. – Он даже не видит разницы между индейцем и богом! Если индеец ходил пешком, а бог Питао-сих ездил на тележке, то, значит, наши предки не знали колеса? Это же бред, профессор! И ясно, почему: какой темы ни коснись, везде сплошные грингос! – она набрала полную грудь воздуха и крикнула так, чтобы её услышали в коридоре: – При чём тут какой-то Принстон?! Мы сами, что, уже и о своей истории судить не можем?!
Начался общий крик и шум…
Агата была довольна собой: скандальчик удался. Главное, что и профессор Моралес как будто не очень обиделся. Ему тоже было больно за поруганное отечество. Сотрудники кафедры и прибежавшие из коридора студенты в конце концов решили, что у дочери экс-советника президента не то нервное переутомление, не то тепловой удар: уложили её на кожаный диванчик и принесли холодной кока-колы. А может, просто перезанималась. С кем не бывает!
Так или иначе, довольно быстро она пришла в себя, бесовскую кока-колу пить не стала, села в «феррари» и поехала в сторону Пласа Нуэва. Там она припарковалась на том же месте, где стояла до этого и приготовилась к ожиданию. Но ждать пришлось недолго.
– Эгей! – раздался сзади негромкий возглас.
Девушка оглянулась, и глаза её засветились: по тротуару не спеша приближался к ней её любимый, живой и невредимый (её, её стараниями!) Октябрь Гальвес Морене. Октябрь улыбался, ласковые морщинки вокруг глаз, как пенка на голубином молоке, и уютное брюшко, как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами, придавали ему такой мирный и беспечный вид. Но Агата знала, что это не так: её любимого врасплох не застать. У её любимого сильные грубовато-нежные руки и самые умные и осторожные на свете мозги. Что яблонь между лесными деревьями, то возлюбленный её между юношами.
– Hola, pajarita[16], – добродушно сказал Октябрь, нагнувшись к открытому окошку. – Как дела?..
– Hola, querido! Bien, gracias[17].
Только он, её любимый, всегда умеет подобрать такие ласковые и такие своевременные, нужные такие слова! Возлюбленный её бел и румян, лучше десяти тысяч других, и уста его – сладость.
Она распахнула правую дверцу ему навстречу.
– Я беспокоилась за тебя, любимый. Как ты?
– Всё в порядке, девочка.
Плюхнувшись на пассажирское сиденье, Октябрь пристегнулся ремнём безопасности и с нарочитой ленцой оглянулся по сторонам. Убедившись в том, что никто на них не пялится, он, продолжая улыбаться, размахнулся и смачно съездил Агате по физиономии.
Голова её дёрнулась, во рту стало солоно. Потрясенная, она молчала, боясь расплакаться.
– Заводи, поехали, – приказал Октябрь и отвернулся.
Агата послушно повернула ключ в замке зажигания и рывком подала вперед рычаг переключения скоростей. Машина резко прыгнула вперёд и покатила по безлюдной улице.
– Ты что, корова, водить разучилась? – злобно спросил Октябрь. – По-моему, достаточно того, что у тебя нет мозгов. Если ты ещё и водить автомобиль не умеешь, то зачем ты мне вообще тогда нужна?
– За что ты меня так, любимый? – жалобно спросила девушка.
– За то, что надо быть или полной дурой, или проклятым предателем, чтобы в двух шагах от меня, ожидающего встречи с крайне важным и нужным нашему делу человеком, устроить стрельбу среди бела дня, в центре города!.. Скажи спасибо, что ты легко отделалась. Тебе за это надо не по морде съездить один раз, а избить до полусмерти, а потом разобрать твое поведение на партийном собрании и вынести приговор, сама знаешь, какой. Впрочем, кто сказал, что ты уже отделалась?..
– Но, Октябрито…
– Что?!. Что “Октябрито”?!. Наверное, уже вся полиция города гоняется теперь за нами с нашими портретами в руках!..
Агата в ужасе оглянулась по сторонам, ожидая увидеть вокруг машины толпу полицейских с фанерными портретами в руках, как на предвыборном митинге в поддержку правящей партии в Лиме, где они с Октябрем в прошлом году отличились тем, что припарковали посреди толпы “пикап” с тремя чемоданами взрывчатки.
– Как это? – спросила она. – Нас что, сфотографировали там, в парке аттракционов?..
– Ну, знаешь, ты и впрямь без мозгов, женщина! Там тысячу человек видели, как ты стреляла, так что у полиции наверняка есть теперь твой фоторобот.
– Ну, Октябрито, любимый, этого совсем не нужно бояться. Я много раз стреляла в проклятых грингос, но никогда ещё на меня не делали за это фоторобот!..
