поколения самым что ни на есть культовым. Таня Матюшина даже хотела остричь косы и сделать прическу «как у Алисы», но мама решительно воспротивилась.
Однако больше всего Танюше запомнился эпизод из какого-то зарубежного фильма. Именно так: эпизод запомнился, а весь остальной фильм выветрился вместе с названием. Близнецы ее возраста — симпатичные белокурые мальчик и девочка — сидели за роялем и играли в четыре руки необычайно красивую музыку. До этого дня Таня просто представить себе не могла, что бывает такая музыка и что ее могут играть дети.
Девочка была под столь сильным впечатлением, что после фильма даже выключила телевизор. Так и сидела до темноты в кресле, закрыв глаза, вновь и вновь представляя божественную мелодию и себя на месте близнецов.
На следующее утро картину повторяли. Обычно так делали только для взрослых, но тут повезло. Таня посмотрела весь нудный фильм, с первой минуты до последней, ради одного-единственного момента. Когда руки близняшек запорхали по клавишам, девочка отчего-то не выдержала и заплакала. Мелодия показалась ей еще красивее, чем вчера.
— Ты чего это, Танюшка? — отец с удивлением выглянул из-за газеты.
— Пап, а ты когда-нибудь слышал такую музыку? — спросила она почему-то шепотом.
— Слышал, конечно, это известная штука. Моцарт. Может, даже вспомню, что именно… Кажется, Сороковая симфония. По радио часто передают.
По радио! Раньше девочка никогда к нему особенно не прислушивалась — ну, бубнит что-то в углу, и ладно. Теперь она заинтересовалась и каждый раз, когда звучала классика, делала звук погромче. Так она открыла для себя много чудесных мелодий, но Сороковая симфония Моцарта все равно осталась самой любимой.
В их семье никто всерьез не интересовался музыкой. Старенькое пианино, оставшееся от бабушки, использовалось, стыдно сказать, вместо комода. На закрытой лакированной крышке лежали кружевные салфетки, стояли разнокалиберные вазочки и бесконечные фарфоровые кошечки, которые Элеонора Виссарионовна коллекционировала чуть ли не с начальной школы. Трогать эти фигурки Тане никто не запрещал, но как-то само собой подразумевалось, что делать этого не стоит. Да она и не стремилась никогда.
Со второй четверти Таня категорически отказалась оставаться в группе продленки. Родители посовещались и выдали ей ключ. Школа в двух шагах, дорогу не переходить, подъезд спокойный. Пусть ребенок чаще бывает дома. А она, открывая дверь, бежала к пианино, бережно снимала фарфоровый хлам и, замерев на мгновенье, открывала крышку и нажимала желтоватую клавишу. Разбуженный инструмент неохотно отзывался жалобным, расстроенным звуком. Таня заносила над клавишами обе кисти и, не касаясь бело-черной волшебной поверхности, перебирала в воздухе тоненькими пальцами. А в голове ее звучала, переливалась музыка, чаще всего та самая Сороковая симфония. И казалось, что восхитительная мелодия на самом деле слышна в тишине большой комнаты, которая одновременно была столовой, гостиной и спальней родителей.
Время пролетало незаметно, и к приходу родителей кошечки с вазочками возвращались на свои места. Таня не хотела, чтобы кто-то знал ее маленькую тайну. Наверное, это было нелогично и даже глупо — мама с папой были бы только рады дочкиному увлечению. Они, возможно, сразу предложили бы водить ее в музыкальную школу, чего она страстно желала. Таня выучилась бы так играть, к старенькому пианино вызвали бы настройщика, и оно не звучало бы больше жалобно и протяжно.
И еще много всяких «бы», обещавших исполнение самой заветной мечты. Но Таня продолжала открывать инструмент, когда родителей не было дома. Признаться, чем она занимается, казалось слишком неудобным, даже постыдным.
А в конце декабря она разбила кошку. Это случилось в последний день второй четверти. Им выдали ведомости с отметками, новогодние подарки и отпустили домой пораньше — после третьего урока. Ах, как она в тот день «играла»! Как любила Моцарта и ненавидела предстоящие каникулы, на которые мама взяла отпуск, чтобы «побыть с ребенком».
До прихода мамы оставалось десять минут, а Таня все никак не могла заставить себя оторваться от инструмента.
Она закрыла крышку пианино лишь без двух минут шесть и привычно начала водворять безделушки на место. Ей оставалось расставить три фигурки, когда в замке заворочался ключ. Таня вздрогнула, и мамина любимая кошка-солонка, привезенная из Риги, где родители провели медовый месяц, упала на пол и разбилась.
Это было ужасно. Танечка настолько испугалась, что не могла и слова сказать, когда мать появилась в дверях гостиной. Но Элеонора Виссарионовна пребывала в тот вечер в хорошем настроении из-за грядущих праздников и только что полученной тринадцатой зарплаты. Она не стала ругать дочку, только поинтересовалась, зачем вдруг той понадобилось играть около комода, когда у нее есть своя комната.
Она так и сказала: «около комода».
И тут вдруг в душе маленькой Тани поднялось что-то такое…
— Мама, — заявила она, — это не комод, это пианино. Оно сломано. Его нужно починить, а это все с него убрать.
И мама неожиданно послушалась.
В третьей четверти Танюшку отвели в ближайшую музыкальную школу. Но класс будущих пианистов был уже укомплектован. А вот у преподавателя скрипки нашлось «окно».
— У вашей девочки такие пальцы, что ей просто необходимо заниматься скрипкой, — убеждал он папу. — Тем более если она у вас так любит музыку.
— Что скажешь, дочка? — обратился к ней отец. Таня вздохнула. Скрипка не слишком привлекала ее, хотелось научиться играть именно на пианино… Но девочка поняла, что сейчас ей предстоит сделать первый в ее жизни серьезный выбор: или музыка в комплекте со скрипкой, или всю жизнь без музыки. И она выбрала первое. Только спросила:
— А на скрипке можно сыграть Сороковую симфонию Моцарта?
— Все можно сыграть на всем, — авторитетно заявил скрипичный педагог, — даже «Аве Мария» на барабане. Было бы желание.
В дальнейшем Таня много раз с улыбкой вспоминала эти слова…
Девочка добросовестно ходила в музыкальную школу и училась пиликать на своей «восьмушке» — крошечной скрипочке для начинающих скрипачей. И дома занималась сама, прилежно и без понуканий. Скрипку она не слишком любила, но, если уместно так выразиться, уважала и всегда относилась к ней очень бережно, точно та была одушевленным существом. Шло время, девочка росла, «восьмушку» сменила «четвертушка», затем «половинка». А потом исполнилась Танина заветная мечта. Папа разыскал старого мастера, который все-таки сумел вернуть жизнь ее любимому пианино. Все остальные отказывались, а этот справился, хоть и потратил кучу времени и сил. Это стало для Танюшки настоящим праздником. Она сама выучилась играть на фортепиано, это было нетрудно после тех уроков, которые давали в музыкальной школе.
В папин день рождения она торжественно сыграла для гостей Сороковую симфонию Моцарта. А через несколько месяцев папа умер от сердечного приступа. «Девочка переживала из-за смерти отца, но продолжала жить — ходить в обычную и музыкальную школы, читать любимые книги, болтать по телефону с подружками. А вот Элеонору Виссарионовну точно подменили. Она не плакала даже на похоронах, но выглядела совершенно отсутствующей, потерянной, двигалась как автомат, ни на что не реагировала и часто даже не слышала, когда к ней обращались. Дочь очень тревожилась за нее. Однажды вечером мама вдруг очнулась от своего странного состояния и слабым голосом попросила:
— Танюша, сыграй.
Таня хотела подойти к пианино, но передумала, достала со шкафа чехол, вынула инструмент и заиграла Грига. Почему-то именно он показался ей наиболее подходящим в этот момент. Мама слушала, а потом вдруг разрыдалась, впервые с того дня, как получила страшное известие. Девочка испугалась, прервала игру, кинулась было к ней, но Элеонора остановила ее:
— Нет-нет, пожалуйста, не останавливайся! Играй еще!
И Таня играла. Играла Вивальди и Брамса, Чайковского и Балакирева, Бетховена и Массне, Глюка и
