собственноручно взялась причесывать и приглаживать своего Фонуса, изливая на него потоки материнской нежности.
— Завтра тебя объявят владыкой, Юлдузстана! — радовалась она. — А ведь я было совеет уж думала, что навсегда останусь в стране в роли бесплодной матери, отверженной ради молодой красавицы! Но нет — родился ты, и я с самой первой минуты знала, что никому другому не дам занять трон! Завтра, когда начнется церемония, все будут тебе кланяться. Стой с высоко поднятой головой!
— Все будут кланяться? И дядя тоже? — радостно спросил Фонус.
— Бурбулит? Если прикажешь, он будет целовать тебе ноги!
Это наполнило юного владыку восторгом. Он побаивался своего надменного и холодного дядю.
— Раз я теперь владыка, — заявил он, — все будет по моему!
И когда мать напомнила, что нужно сегодня же сходить в баню, чтобы завтра на церемонии быть чистым, умащенным благовониями, Фонус тут же восстал против этого:
— Мыться я не буду!
— Будешь! — сурово сказал вошедший Бурбулит. — Раз надо, так надо! И не вздумай брыкаться!
— Иди занимайся своим делом! — вдруг отрезал Фонус. — Вот заставлю целовать мне ноги, тогда узнаешь, кто здесь падишах!
Бурбулит оцепенел. В первую минуту он готов был показать племяннику, кто здесь властелин. Но тут же подумал, что опасно восстанавливать против себя мстительного, вспыльчивого мальчика, которого завтра объявят падишахом. Не может же он, Бурбулит, сам объявить себя владыкой. Но как он ошибся, думая, что сможет управлять этим сосунком!
— Что вы такое говорите, племянник? — вкрадчиво перешел на «вы» Бурбулит. — Неужели нельзя и сказать по родственному? Хотите — мойтесь, хотите — нет.
— Нет! Мыться — не желаю!
— Молодец! Вот это действительно гнев владыки! Бурбулит с деланной улыбкой повернулся к сестре. — Вот увидите, дорогая сестра, что из моего племянника получится такой владыка, которого еще не видел наш Юлдузстан!
Эти слова понравились Фонусу.
— Ну что ж, мне нравится, как вы стали говорить.
Может быть, завтра оставлю вас командующим всеми войсками!
— Сын мой, вы не должны забывать, чего стоило вашему дяде возвести вас на трон! — умильно заговорила Мастан. — Сколько мы старались, а вы говорите «может быть!»
— Пусть не суется ко мне со своими умываниями!
— Он хотел как лучше, — уговаривала мать будущего владыку. — Чтобы не смеялись над вами во дворце!
— Ах так? — закричал на всю комнату Фонус. — Они не смеют даже подумать о том, что могут смеяться над падишахом! Я сам им стану указывать и смеяться! По-смотрим, что они заговорят, когда сами станут немытыми и грязными!
С этого он и начал. Сразу после торжественной церемонии во всеуслышание объявил:
— Все бани, имеющиеся в провинции, — уничтожить!
— Как уничтожить?! Что за польза от этого будет государству? — присутствующие дружно ахнули… Но новый падишах прервал их возражения:
— Мало этого: с завтрашнего дня во дворце не должно быть ви одного чистого человека. И чтобы показать всем, что это навечно, я беру себе новое имя. Отныне я буду называться Грязнулей Первым. Первым! Никто до меня не осмеливался ввести новые порядки, а я введу. Меня навсегда запомнит история!
— Но грязь приносит болезни и лишние смярти, — возразил один из придворных.
— Отрубить ему голову! — приказа новый падишах.
— Можешь отрубить голову и мне, о владыка, — склонился перед Грязнулей первым Хумо Хартум. — Но я скажу то же самое…
Несколько мгновений в огромном зале стояла тишина. Визирь и Грязнуля Первый смотрели в глаза друг другу.
— Тебе, сумасшедший старик, я не отрублю голову, сказал наконец падишах. — Ты много сделал хорошего для моего отца. Но отныне ты навсегда удалишься в изгнание! А главным визирем станет мой дядя — Бурбулит Идрис Ибрагим!
Новый главный визирь не сопротивлялся прихоти владыки. И вскоре на всех площадях и улицах глашатаи объявили о новом указе:
— Эй, люди, слушайте! Умные и невежи, обиженные и счастливые, чабаны, нюхающие навоз, женщины, нюхающие цветы, не говорите, что не слышали. Наш милостивый падишах, проявляя большую заботу о своих подданных, с сегодняшнего дня освободил их от необходимости мыться и купаться. Кто будет отвергать эту милость, будет арестован и наказан палками. Чистые, как опасные бунтовщики, будут заключены в темницы. Эхе-хей!..
В эту ночь придворные почти не спали. Они изощрялись в том, чтобы назавтра во время приема выглядеть как можно более грязными. Один разрисовывал себя сажей, второй цеплял на чалму паутину из кладовой, третий натирал лицо тиной…
Словно вороны, уставшие разгребать навоз, явились они назавтра во дворец. Увидев их, Грязнуля Первый расхохотался:
— Вот теперь я сам могу посмеяться над вами!
Бурбулит Идрис Ибрагим, сидящий по правую руку падишаха, кисло ухмыльнулся. Надо сказать, что он очень любил мыться в бане, и его баня была вся из мрамора, с горячей и холодной водой, с многочисленными наборами для ухода за телом: щипчиками, ножницами, притираниями. И все это пришлось уничтожить! Правда, он оставил для себя, прикрыв всяким хламом, комнату, где остался один маленький хауз, рассудив, что не обязательно раздеваться перед племянником, чтобы показать свое грязное тело. Достаточно будет просто не умывать лица.
— Если разрешите, я прочту свою газель по случаю вашего восшествия на трон, — поклонившись падишаху, к трону приблизился придворный поэт Дутари.
Он был разрисован не хуже остальных и угодливо гнулся перед владыкой, хотя в былые времена даже сочинял эпиграммы на ленивого и неповоротливого Фонуса.
— Газель? Читай! — сказал Грязнуля Первый, удобно усаживаясь на троне.
Достав из чалмы свиток, Дутари развернул его и, прочитал первые строки.
Как красива ваша немытая кожа — остановился «поэт», ожидая, как всегда, похвалы.
Но все молчали. Как отнесется к Дутари владыка?
— Неплохо! — сказал Грязнуля Первый, и все оживились, задвигались, стали громогласно выражать свое восхищение.
И немытые щеки прекрасней всех тоже!
На этот раз крики одобрения раздались смелее. «Браво!» воскликнул Бурбулит Идрис Ибрагим.
— Ну, до плесени еще не дошло, — осмелился шепнуть другу один из придворных. Но тот пугливо отодвинулся и крикнул громче всех:
— Изумительно!
Не нужны умывания мудрецам!
Чистота размышлять не поможет! Вдохновленный общими похвалами, Цутари пел громче и громче, и когда он кончил, Грязнуля Первый бросил ему халат.
Так началась новая эпоха в жизни Юлдузстанз.
Народ, в отличие от знати, трудно привыкал к новому образу жизни. То и дело сыщики приводили в дома стражников, которые хватали хозяев дома на «месте преступления» — те тайком мылись или стригли волосы. Все чаще людей хватали на улице и заставляли раздеваться, потому что многие только делали вид, что подчиняются новому порядку, а сами по-прежнему содержали себя в чистоте.
Вот уже десять лет томится народ, всегда, в самые трудные годы возводящий чистоту в особый культ и поклонявшийся ей.
— Ну, а вы? — спросил Аламазон Хумо Хартума. — Все же почему не уехали в Змеиную пещеру?
