вместе с безобидной лужицей изничтожить всю боль, накопившуюся внутри.
– Мам, что с тобой? У тебя глаз дрыгается.
– У меня скоро все от тебя задергается! – Она отшвырнула тряпку и закрыла лицо ладонями.
Мальчик подошел, погладил мать по плечу.
– Ма-ам… – бормотал он тоненько и жалобно. – Я больше не буду… Честное слово.
– Извини меня. – Она порывисто прижала сына к груди, зарываясь щекой в теплые, пахнущие летними яблоками волосы. – Прости… Почему он к тебе лезет, этот мальчик, с которым ты дерешься?
– Не знаю… Наверное, потому, что он выше и сильнее. Он всех задирает, кто поменьше ростом…
– И все дерутся?
– Нет, не все. Многие боятся, что он их побьет.
– А ты не боишься?
– Я – нет. – Он вскинул взъерошенную голову, сделавшись вдруг выше и старше. – Я сам могу за себя постоять. Я же мужчина.
– Господи, – простонала она. – Что ж это за страна, где с пеленок нужно учиться воевать…
– Что? – переспросил сын.
Он был слишком мал, чтобы понять горький смысл материнских слов.
– Ничего. – Она погладила сына по непокорно торчащему ежику на макушке. – Оброс-то как быстро. Стричь пора. Разоришь ты меня на парикмахерских…
– Мам, а интересно, как живут богатые?
– Богатые? – удивленно переспросила она. – По-разному живут. Так же как и все люди. Со своими радостями и печалями. А что это ты спросил?
– У нас многие летом за границей отдыхают. Потом рассказывают друг другу, кто где был. А я сказал, что тоже поеду к папе. Мы ведь поедем, да?
– Послушай, сынок… – Она вздохнула так глубоко, точно собралась опуститься на дно глубокого водоема.
– Да, мам? – Круглые серые глазищи сына исполнились живого веселого любопытства. – Чего?
– Давай-ка пить чай. – Она поднялась. – Варенье откроем. Какое хочешь? Яблочное или смородину?
– Яблочное. Ты чего так на меня смотришь, мам?
Она обняла сына, поцеловала в упрямый затылок, прошептала:
– Я не хочу, чтобы ты вырастал…
16
Мы с Кириллом и Огурцом сидим в полутемном пабе. Кругом витает сизый клубящийся дым, похожий на горный туман. Прежде я думал, что фронтовое братство – это что-то вроде отголоска стадного инстинкта самосохранения. Но теперь понимаю, насколько ошибался. Мне не хватает тех, с кем я могу быть самим собой. С кем не нужно притворяться, что все по-прежнему и не произошло ничего особенного. С кем я могу просто сидеть и молчать, выкуривая одну за другой крепкие сигареты, изредка перебрасываясь фразами, для постороннего ничего не значащими. Потому что только для нас открылся особый смысл параллельной жизни, где, сами того не желая, мы все еще продолжаем существовать.
– Не трофейные, – усмехается Кирилл, вытаскивая «Яву». – Жаль. Слабоваты.
Я смотрю на своих друзей. Кирилл в сером вязаном джемпере и потертых джинсах совсем не выглядит «солдатом удачи». Даже взгляд слегка потеплел, будто оттаял после долгой зимы. Просто парень, зашедший пропустить пару кружек и потрепаться с приятелями. Огурец, сменивший свои легендарные «стекла на резинке» на довольно стильные, в тонкой оправе, да еще напяливший пиджак, слегка ему узковатый, видимо «выпускной», – ни дать ни взять – студент. Интересно, как со стороны выгляжу я?
– А у тебя на лбу написано «солдат удачи», – ржут они на мои пространные рассуждения. – Почти Гарик… Кстати, как там наш крутой Рэмбо?
– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Ему не дозвониться.
– Зазнался. Небось ходит павлином по своему Митину, телок цепляет. И до утра рассказывает им про свои ратные подвиги.
Мы громко ржем, невольно привлекая внимание посетителей. Молоденькие девушки за соседним столиком, улыбаясь, строят нам глазки. На спинке стула коротко стриженной блондинки висит коричневая меховая шубка, похожая на Иркину.
– Ничего. матрешки, – оценивает Кирилл, – пригласим?
Но Огурец против. Во-первых, он настроился на мальчишник. Во-вторых, ему не нравятся девушки, которые знакомятся в барах.
– А я предпочитаю шлюх, – откровенно заявляет Кирилл. – С ними проще и дешевле.
Они начинают вялый благодушный спор, а меня призывают в арбитры. Я еще раз бросаю беглый взгляд на выпирающие из тонкого трикотажа тугие мячики грудей, холодный азартный блеск сквозь томные тени ресниц, выпуклые яркие губы, тонкие нежные пальцы в наперстках хищных, цвета запекшейся крови ногтей, обнимающие длинные дамские сигареты… В моем мозгу беспорядочной чехардой проносятся обрывки фраз о туфельках, ночном клубе вперемешку с холодным звоном падающих капель… Сейчас мне нужно не это. Не знаю точно что, но не это…
– Да ну их… – Я отворачиваюсь, медленно вращаю кружку с остатками жидкого янтаря в запотевшем граненом стекле.
– Ну, это вы напрасно, мужики, – качает головой Кирилл. – Айн момент.
Он легко снимается со стула, подваливает к возбужденно заулыбавшимся, встрепенувшимся девицам, предлагает сигареты, перебрасывается несколькими фразами. После чего все трое поспешно что-то черкают на салфетке, и Кирилл возвращается к нам.
– Порядок, – удовлетворенно отмечает он. – Девочки на любой вкус. Звякну на досуге. Захотите, с вами поделюсь. Я не жадный.
– Тебе Гарика нужно в пару, – язвит Огурец.
– Значит, тебя все-таки комиссовали по зрению? – спрашиваю у него.
– Ага. Представляете. – Он усмехается презрительно и возмущенно. – И кому только в голову пришло перепроверить? Один козел, как намерял мне «минус восемь», глаза вытаращил и спрашивает: «Как же вы там… э-э… по цели попадали?» А я ему: «Да я и сейчас не промахнусь. Хочешь – тащи пушку и вставай – проверим».
Мы снова гогочем так, что девицы за соседним столиком начинают ерзать, а официант – многозначительно прохаживаться мимо нас. И тут я некстати брякаю:
– Думаете, Гарик очухался?
За нашим столом вмиг повисает молчание.
– Почему нет? – пожимает плечами Кирилл. – Война для него закончилась.
– Мне кажется, Славка прав, – опустив голову, Огурец проводит рукой по ежику волос, – пока ни про кого из нас нельзя сказать, что он в полном порядке.
– Говори за себя, – неожиданно резко возражает Кирилл, облокотившись на столик. – Лично со мной все нормально. Я выполнял свой долг, уничтожал врагов. Почему я не должен быть в порядке?
– Значит, тебе никогда не снится война?
– Вот еще, с какой стати? – удивляется Кирилл. – Пусть она снится тому, в кого я промахнулся… А тебе, Огурец?
– Бывает. Но это моя работа. Я сам ее выбрал и не жалею. В ней – моя жизнь. Я просто теперь не смогу иначе. Не могу писать всякое дерьмо типа кто сколько сожрал на чьей-то презентации… Кстати, поздравьте. Меня только что официально зачислили в редакционный штат…
– Да? – оживляется Кирилл. – Надо отметить. Ребята, как хотите, а мне это пойло не в кайф. Нужно взять что-то посерьезнее. – Кирилл жестом подзывает официанта, и мы заказываем «посерьезнее».
Официант приносит три рюмки и водку в прозрачном кувшине. Вопросительно скосившись, начинает разливать.
– Лей, лей, не бойся, – говорит ему Кирилл. – Ну. Давайте за всех нас…
Мы опрокидываем по сто.
