Как Виктор Суворов сочинял историю

начинается лишь 19 августа 1939 года? Посмотрим: у наших на самом острие удара по японцам при бое у Баин-Цаган — «не более 50 орудий, включая поддерживающие с восточного берега реки Халхин-Гол».[462] Да уж, воистину «пример небывалой концентрации»! Сравните с невзрачным и «бывалым» в далеком 1916 году Верденчиком — атакующие немцы «для удара по Вердену… сосредоточили 1225 орудий, из которых 666 тяжелых и 27 сверхтяжелых (38 см морская пушка стреляла на 38 км, 42 см на 14 км), а также, на фронте главного удара, 152 миномета (из них 22 тяжелых)… На 1 км фронта, например, в 18-м корпусе, занимавшем участок всего 2,5 км, приходилось 110 орудий, в том числе 36 тяжелых и 20 сверхтяжелых».[463] Не закрадывается ли смутное подозрение, что Халхин-Гол вовсе не превзошел по «небывалости» все предшествовавшие битвы? Обещали же «пример небывалой концентрации!» Ах, да — это же Суворов у нас спец по «небывалостям».

Однако вернемся к описанию боевых действий «доблестных советско-монгольских войск». Все началось с того, что миролюбивые жертвы советского блицкрига издали в 1935 году карту Монголии, на которой ее граница была, мягко говоря, слегка откорректирована добрыми японцами, причем в свою пользу.[464] К 1939 году в недрах миролюбивого японского генштаба созрело горячее желание привести реальную границу в соответствие с придуманной. А раз так — за чем же дело стало? В мае 1939 года «японцы… захватили значительную территорию за рекой Халхин-Гол».[465] При этом ни у монголов, ни у товарища Сталина не было никакой уверенности, что в Японии не лежит еще одна такая карта, но уже советского Приморья, срочно нуждающаяся в аналогичном «уточнении».

Пришлось оным товарищам соображать, как бы доказать японцам превосходство традиционной отечественной картографии над новаторской зарубежной. А пока они думали, означенные японцы, начав с приграничных провокаций, сосредоточили силы и вдарили своими танками и артиллерией при поддержке весьма недурственной, по оценкам уцелевших советских военспецов, авиации прямо по монгольским (читай — советским) аэродромам, никого о сих планах заранее не уведомив. Много советских самолетов было уничтожено внезапным ударом на земле. Но все это не было блицкригом. Всего этого вообще не было. По крайней мере, Суворову об этом ничего не известно.

Вот так японские «агнцы» появились в тылу монголов на горе Баин-Цаган. После того, как вышеупомянутый старший советник монгольской армии полковник Афонин, вместо добродушных монгольских цириков застукав на этой горе толпищу окапывающихся японцев, бегом кинулся в штаб, Жуков решил, что пора начинать внезапное агрессивное нападение посредством стремительного блицкрига. А то эти прыткие соседи так же случайно обнаружатся в свежевыкопанных окопах на берегах Байкала.

Тут-то и началось «первое в истории правильное применение танков крупными массами для ударов в глубину» (с. 67<388>). Оно состояло в том, что танковая бригада Яковлева была с размаху брошена на выковыривание означенных подозрительных артишоков в кимоно, пока они не пустили корни и не проросли колючей проволокой и плотным ружейно-пулеметным огнем. Бригада Яковлева, вступившая в бой прямо с марша и без поддержки пехоты, понесла тяжелые потери, но у Жукова просто не было другого выхода — к Баин-Цагану никто, кроме танков, так быстро подойти не мог. Но не это главное. Главное то, что Жуков прибыл в Монголию не для организации какого-то непонятного блицкрига, а для отражения блицкрига японцев и очистки от оного территории нашего единственного, но зато самого верного союзника.

Основная ошибка заморского сталинолога заключается в том, что в качестве конфликта на Халхин- Голе он рассматривает лишь вторую, наступательную часть советской операции по изгнанию японцев с территории МHP. С таким же успехом можно утверждать, что Великая Отечественная была вероломно начата внезапным ударом советских войск под командованием Жукова по немецкой 6-й армии Паулюса, оборонявшей важный транспортный узел, житницу Рейха город Сталинград. А что было до того — неважно. Может, и ничего не было. Если Жуков, по решению Иностранною отдела Суворазведки, есть злобный агрессор, то о его оборонительных боях можно умолчать, а контрудар обозвать «внезапным ударом».

5

Так что, Суворов по-прежнему будет утверждать, что Жуков «на германской границе (только в несоизмеримо большем масштабе)… повторил все то, что применил против японской армии» (с. 67), то есть, что «в начале июня 1941 года он готовил против Германии именно то, что готовил в августе 1939 года на Халхин-Голе» (с. 68<389>)? Да? Правда? Значит, на германской границе планировалась оборона против внезапно начавших наступление немецких войск, их изматывание в оборонительных боях и последующие контрудары на окружение и уничтожение прорвавшегося неприятеля, причем, без выхода за государственную границу СССР. Все как в Монголии, только в большем масштабе. Прямо по Суворову, который вдруг совершенно неожиданно угодил своими трелями прямехонько в унисон самым замшелым «кремлевским фальсификаторам» времен незабвенного Маршала Советского Союза Л.И. Брежнева. Так злые коммунисты этого никогда не скрывали. Это их любимый план начала войны, с которым, кстати, я не совсем согласен. Это и есть та самая рафинированная образцово-показательная концепция войны на западе, миролюбивостью которой восторгалось не одно поколение юных ленинцев. Иногда Виктор Суворов в своих околонаучных поисках забегает настолько далеко вперед, что оказывается глубоко позади.

Не подходит Халхин-Гол под тезис о «прологе к советской агрессии». Не лезет он туда. Не входит. Так что, Виктор Суворов, попробуйте что-нибудь другое. Например, конфликт у озера Хасан. Или войну в Испании. Или Полтавскую битву. Посередь Украины. Тут ведь главное, что? Желание, помноженное на ряд специфических навыков и возведенное в степень количества строк. Плюс скромный фиолетовый штампик — «оплатить».

6

Теперь о заседании Политбюро 19 августа 1939 года. Скрывали. И что? Просто практика такая в мире: важнейшие документы долго не рассекречивать. Вон, милые Суворову англичане продлили до две тысячи очень дальнего года срок секретности документов по смерти Гесса, и ничего. Историки скрипят зубами, ругают Альбион за скрытность, но никому из серьезных авторов и в голову не приходит строить на этом предположения, что, скажем, Гесс-то был ненастоящий в тюрьме Шпандау, или что его убили только потому, что он вознамерился миру рассказать о своих сепаратных переговорах с англичанами в 1940 г., а там, якобы, есть, о чем умалчивать.

И с нами то же самое, — может, не хотели коммунисты, чтобы Запад знал, что товарищу Сталину было глубоко все равно, замочит их Гитлер или нет? К тому же, по официальной версии, мы ведь самые добрые в мире!!! А, самое главное, какой Вождь народов любит оглашать свои стратегические просчеты? Ведь эта стенограмма — доказательство того, что, ставя на союз с Гитлером, Коба стратегически ошибся, предусмотрев все варианты развития событий, кроме возможности быстрого поражения Франции, случившегося в действительности. Однако как это вяжется с суворовскими прогнозами нашего непредсказуемого прошлого?

А что на этом заседании обсуждалось, вы уже знаете, хотя бы из начала этой главы. В свете этой публикации Т. Бушуевой все суворовские наслоения по поводу начала войны девятнадцатого августа пролетают как фанера над Воронежем, метко попадая в мусорную корзину.

Однако чему же учит нас сия глава? Нападающий на Польшу Гитлер и вероломно две недели дожидавшийся (да так и не дождавшийся) исполнения союзниками данных когда-то Польше обещаний Сталин не сцепились между собой на радость умиротворителям фюрера — в этом и есть главное обвинение, предъявляемое Отцу народов в этой главе. Как мы видели, оно совершенно неубедительно.

А что касается монгольских боев как полигона для испытания будущих технологий РККА для советско-германской войны, то даже после краткого знакомства с более сведущим, чем наш плутоватый рассказчик, источником, становится ясно, что если уж и тренировались мы в МНР на японцах Гитлера бить (что само по себе сомнительно), то отрабатывалась там вовсе не агрессия, а нечто прямо противоположное — отход, оборона и контрнаступление.