черта нет, сижу на мели. У Валерии уже просить не в состоянии, не помню, сколько я ей вообще должен… Грузчиком пойти, что ли?..
Максим прочел эти строчки еще раз. Что же этот сукин сын не пришел к нему раньше? Дотянул до последнего, когда уже выглядел так, что краше в гроб кладут.
Если бы хоть тремя днями раньше явился, они бы, глядишь, придумали способ разгрести эту кучу дерьма.
Неужели Кочнев думал, что Снегов последний, к кому стоит обращаться за помощью? Хорошенькое дельце. Или это от того, что Дмитрий не хотел его беспокоить, то ли, что разуверился в их отношениях. Видимо, Педагогический порядком позабылся.
Время идет, вот что. В этом вся проблема, подумал Максим, ощущая на своих плечах ни с чем не сравнимое давление. Его нельзя ни с чем спутать — так давят годы.
Болит голова, в глазах резь какая-то. Похоже на мигрень. Перед глазами прыгают цветные пятна. Головокружение еще привязалось. Думал, что в трамвае грохнусь в проходе. Кошмар!.. Что со мной?
Пьесу сегодня писал. Трудно идет, не могу придумать стержневую тему, то, на чем все держится. А значит, конфликта нет. А какая пьеса без конфликта?
Оказывается, дневник не такая плохая идея. Как с психологом говоришь
(или психиатром). Надо было раньше начать. Сейчас бы мои мемуары были бы не тоньше, чем у той красотки, что удавилась…
Так, что у нас было ночью, надо вспомнить.
Я лег, какое-то время не мог уснуть, было дико жарко, я вспотел как свинья. В какой-то момент провалился в сон, а потом… Приснились пальцы, длинные такие, а подушечки на них были черно-синие. Измазанные как будто пастой из шариковой ручки. Понятия не имею, что это может значить. Скорее всего просто негатив, накопившийся в подсознании. Видимо, это я сильно устал за последнее время.
Максим потер усталые глаза, в голове появилась тяжесть. Напряженный был день, усталость сказывалась на его восприятии, и из-за этого путались мысли.
Снегов заставил себя сосредоточиться, хотя это и было не менее трудно, чем оторвать от пола за один раз сто двадцать килограмм.
Получается, что кошмары появились у Кочнева сразу и моментально сказались на его физическом состоянии. Ситуацию усугубил недавний запой, с последствиями которого организм еще не справился. Отсюда неадекватное поведение, замеченное в театре. Кочнев не мог посмотреть на себя со стороны и сделать выводы, зато пишет о последствиях. На него кричит директор театра, он же, насколько Максиму известно, главреж и худрук. У них с Кочневым было не очень теплые отношения с самого начала, но в этот раз, похоже, начальственное терпение иссякло.
Дмитрий не признает своей вины. Трудно сказать, в чем она заключается.
В принципе, это не столь и важно. Имеет значения лишь метаморфоза.
Что же видели коллеги-актеры в лице Кочнева? Судя по его рассказу, никто не вступился за него во время конфликта.
Максим взял это обстоятельство на заметку и пошел дальше.
26 августа. Ровный почерк начал искривляться.
Сегодня ночью я вскочил, понимая, что ору во всю глотку… Я видел!
Опять видел эти чертовы сине-черные пальцы! Сначала они, а потом и фигуру неподалеку от моей кровати. Не знаю! Я не знаю, что это! Кто ко мне ходит?
Я подпер дверь стулом изнутри, а оно стояло все равно рядом со мной!..
Я лежал минут сорок, я дрожал, мне было холодно. Боль от сердца поднялась к голове. Я стал кататься и выть.
Я так больше не могу!
Максим дернулся и поглядел на дверь. Краем глаза он заметил неясную тень. Тело на миг сковало холодом.
— Это невозможно, — зашептал Снегов. — Оно здесь, что ли?
Почти так же было днем, когда Максим был близок к истерике. Он гнал от себя очевидную мысль: призрак мог обосноваться в его квартире с того момента, как тетрадь пересекла порог.
Лишь сейчас Максим понемногу осознавал, какого джина выпустил из бутылки. Теперь обратно его не затолкаешь.
Если во всем виновата тетрадь, то можно ее просто сжечь, разорвать сначала на мелкие куски, а потом сжечь дотла. Пепел закопать.
Правильно — это всегда можно сделать. Но не сейчас.
Когда станет совсем невмоготу.
— Но Дима не сжег ее, — сказал Максим.
Тетрадь лежала там же, между книгами.
— Не сжег, потому что не видел связь между ней и своим состоянием. Он ни разу ни о чем подобном не упомянул.
Максим уперся взглядом в записи.
Остаток ночи провел на кухне. Курил, пока не потянуло блевать.
Телевизор смотрел, но ничего не видел.
Будто опять заснул перед теликом ненадолго. Снилось, что та самая фигура стоит сзади меня и прикасается к плечу. А пальцы у нее холодные.
…Кажется, догадываюсь: у меня дома завелось привидение… Можете смеяться, господа.
Максим пробовал вспомнить, говорил ли ему Кочнев об этом своем
«предположении».
Кажется, нет, даже когда они были уже в дым пьяные и трепались о чем ни попадя. Может быть, Дмитрий боялся, что приятель начнет смеяться и все спишет на последствия бессонницы. Не поверит.
— Конечно, я бы не поверил.
Хватит говорить с пустотой! Постепенно ты начинаешь походить на Кочнева.
Максим встал, пошел в большую комнату и там закурил.
Читать было тяжелей, чем он думал. Похорон еще не было, и рана кровоточила и выглядела совсем свежей.
Держа в одной руке сигарета, а в другой — листки, Максим начал ходить по комнате.
Больше ничего интересного в записях от 26 августа не было.
27 августа.
Под утро приснилось, что воняет горелым, около пяти часов. Пришлось встать и осмотреть все углы. Запах был очень явственный. Я ничего не нашел.
Вскоре запах исчез, но я еще кое-что слышал. Слабый треск. Долго думал, на что это похоже.
Это костер!
Но у соседей ничего не горело, иначе бы приехали пожарные. Ничего не понимаю.
Спать больше не мог, утром купил три бутылки пива, выдул их и полдня шарахался по квартире, в театр не пошел, позвонил и сказал, что болею.
Разбит. Чую, что кое-кто из наших готов глотку мне перегрызть. Я задвигаю репетиции, знаю, но пойти туда не в состоянии.
Уволят как пить дать.
Сбрендил до того, что начал говорить с привидением. Не ответило. Нет, скорее всего, никаких призраков не бывает в природе, тем более в моей квартире. Спустя час написал привидению записку, чтобы оно убиралось ко всем чертям и не мешало мне спать. Из-за того, что я не высыпаюсь и вижу всякое дерьмо, я вообще ничего не соображаю. Как лунатик хожу. Но записку я порвал — я еще не окончательно рехнулся…
Чтобы проветриться, вышел на улицу и прогулялся под дождем. Полегчало, на душе стало спокойней.
С сожалением вернулся домой. Тошно в четырех стенах…
Вкус сигареты стал напоминать Максиму горькую полынь, и он затушил окурок. От этих тетрадных листков исходил тяжелый, еле уловимый дух, призрачная вонь разложения. Кочнев будто махал своему
