вдруг расплакался – такое необычайное волнение охватило его.
И вот этот человек сидел на табурете, перебирал, подобно четкам, связку сморщенных коричневых грибов и, смеясь, говорил:
– Москвин – человек в теории явно невинный. Факир чудовищно утверждает куновскую ересь, он защищает ее не от испорченности, а лишь в силу той же невинности в теории. Единственным ответившим, что же такое производственные отношения, оказался юный абитуриент, потому начнем с начала.
Никогда Коля не был так горд и счастлив, как в эти мгновенья.
Урок длился около двух часов.
Москвин, красный, точно он все еще сидел перед раскаленной плитой, прислушиваясь к словам Верхотурского, то хмурился, то вдруг начинал улыбаться и кивать головой. Коля, вывалив изо рта язык, быстро писал в общую тетрадь, на первой странице которой было написано синим карандашом: «Абсолютная истина прекраснее всего». Фактарович внимательно смотрел на Верхотурского и временами, делая страдальческое лицо, бормотал:
– Ну, положим, это я знал давным-давно.
– Я у тебя потом спишу, – сказал Коле Москвин.
А после лекции у них началась беседа, и впервые,
пожалуй, в квартире доктора люди оживленно, волнуясь и перебивая друг друга, говорили о предметах, не имеющих никакого отношения к их личным делам, удачам и неудачам.
За обедом Марья Андреевна сердито сказала:
– Поля, ты, видно, влюблена: суп соленый, как рапа, его невозможно в рот взять.
И Факторович, зная застенчивость Москвина, сказал невинным голосом:
– Хорошо, что Москвин не готовил третьего, а то кисель тоже был бы соленым.
Эффект получился внушительный: Поля убежала, а Москвин подавился.
Он так смутился, что не мог поднять головы, сидел красный, со слезами на глазах, и старательно, деловито жевал, точно ел не кисель, а жесткое мясо.
Спас его приход доктора, как всегда опоздавшего к обеду. Доктор не выносил, когда разговор шел без его участия. И сейчас, усевшись, он потер руки, беспокойно посмотрел на Фактаровича и сказал:
– Позвольте, позвольте минуточку, я вам лучше расскажу нечто более интересное.
И он принялся рассказывать. Все давно уже пообедали, Поля убрала со стола, а доктор все выкладывал да выкладывал одну новость за другой.
– Вам нездоровится? – спросил доктор у Фактаровича. – Могу вас порадовать: сегодня заезжал ко мне городской инженер и обещал через два дня пустить станцию, штаб армии дает ему восемь вагонов каменного угля.
В это время кто-то робко постучал в дверь и спросил:
– Доктор, вы скоро? – Это, очевидно, был ходок от ожидавших в приемной больных. Доктор вскочил и убежал.
После обеда Москвин и Фактарович сидели на кроватях. Уныние охватило их. Покачиваясь и зевая, они смотрели друг на друга…
– Эта жирная жратва угробит нас, – убежденно проговорил Фактарович.
– Да, – сказал Москвин, – давай поговорим с Верхотурским – нужно выбираться отсюда.
– Тут, наверное, есть подпольный комитет, но как с ним связаться?
В это время вошел Верхотурский. Он оглядел унылые фигуры товарищей, уселся рядом с Москвиным, обнял его за плечи и сказал:
– Дети мои, может быть, вам и следует еще пожить здесь и полечиться, но мне лично пора прекратить пытку сливочным маслом и цыплятами, труба зовет.
– Мы не останемся, – в один голос крикнули Москвин и Фактарович.
Верхотурский изложил им свой план:
– Я говорил с доктором. «Культура культурой, – сказал я ему, – но если нас обнаружит дефензива, то тебе не поздоровится». Вы знаете, что он горит желанием помочь нам, ему это легко сделать. У него громадные связи, все извозчики его знают. Доктор сегодня был у одного промышляющего контрабандой, он должен вернуться через два дня, и в следующий рейс мы поедем с ним. Вот и все.
– А как же он нас провезет? – усомнился Москвин. – Вдруг начнут документы проверять?
Верхотурский рассмеялся:
– Ну, милый мой, вы не знаете этих бородатых мошенников: они провезут на подводе дредноут, не то что трех добропорядочных людей. – Он снова рассмеялся: – Я вспоминаю, как при налаженной границе возил через Дунай кипы нелегальщины; единственное, чего боялся мой гид, это как бы лодка не утонула от чрезмерного груза.
– Не знаю, – сказал Фактарович, – а по-моему, нужно искать связей с подпольным комитетом, я не верю этой сволочи.
– Что же, Факир, ищите, – ответил Верхотурский, – я вам не запрещаю.
– Буду искать, – сказал упрямо Фактарович, – я не верю этой накипи.
Он ушел из комнаты и в коридоре столкнулся с Колей.
– Верхотурский здесь? – спросил Коля. – Я хочу у него узнать, не ошибся ли я, когда записал…
– Он спит, – перебил Фактарович и отвел Колю к вешалке.
– И я пойду, – умоляюще прошептал Коля и схватил Фактаровича за руку. Потом Коля принес в ванную комнату охапку своей одежды, и Фактарович надел Колину серую курточку, а свою гимнастерку бросил в корзину для грязного белья. Курточка пришлась ему впору – он был узкоплеч и мал ростом.
Взявшись за руки, они вышли через кухонную дверь.
За ужином обнаружилось, что Фактаровича и Коли нет дома. Поля сказала, что видела их, – они ушли вместе. На дворе было уже совсем темно. Марья Андреевна посмотрела на часы, потом на темные окна и схватилась рукой за грудь – у нее начался сердечный припадок. Марью Андреевну уложили на диван, и доктор, стоя над ней, громко шептал, отсчитывая валериановые капли. Вдруг она зарыдала и протянула вперед руки – в дверях стоял Коля. Лицо у него было грязно, рубаха порвана.
– Пей, пей, – плача от радости, закричала Марья Андреевна и протянула сыну приготовленный для нее стакан с валериановыми каплями.
– Оставь меня в покое, пей сама, – сердито сказал Коля и быстро спросил: – Он не пришел?
– Нет, – ответил Москвин и сразу все понял.
Ясное дело – Фактарович попался. Да, Коля подтвердил это. Они вышли на улицу и на углу увидели бегущих людей. «Назад, назад!» – кричали люди. Они не успели убежать, их окружили солдаты и погнали на главную улицу. Там их присоединили к толпе задержанных.
Конный офицер ездил вдоль колонны и хлыстом указывал на некоторых людей, велел им выйти из толпы; указал он и на Фактаровича.
– Учуял, гад! – сказал Москвин.
– Ну, и их увели под конвоем, – рассказывал Коля, – а нас погнали на товарную станцию грузить мешки в вагоны.
– С чем мешки? – спросил доктор.
– Зерно и сахар, – всхлипывая, ответил Коля. – Наверное, сто вагонов.
– Это в обмен на каменный уголь, – сказал Верхотурский.
– Да, в обмен, – подтвердил Коля. – А потом один пьяный, я не знаю, кто он, в коротеньком мундире, вынул шашку и начал резать одному старому еврею бороду, и у того пошла из лица кровь, и он стал кричать, а он начал его бить сапогом. И все стали кричать и плакать, чтобы его отпустили, и тогда они начали бить всех саблями не насмерть, а плашмя, по лицу и по голове. И поднялась паника, а там еще кругом стояли женщины, и они ужасно закричали и заплакали, тогда я проскочил под вагон и убежал. Да, и еще, когда всех начали бить, возле меня стоял один грузчик, и он вдруг страшно закричал и ударил того, коротенького, по морде, и он упал, а я сам видел, как они его зарубили.
– Боже мой, – вдруг вскрикнула Марья Андреевна, – ведь ребенок был на волосок от смерти!
Она обхватила Колю за плечи и, прижав к себе, начала целовать в щеки, а он вырывался и сурово говорил:
– Да оставь ты эти глупые нежности!
