— Ох, тяжелая эта работа — из болота тащить бегемота, — слезая с меня, облегченно заметил Хиппа.
ЧАСТЬ СОРОК ШЕСТАЯ
Я понемногу приходил в себя и начинал понимать, что все, что мне привиделось, было не на самом деле, а в бреду. Хиппа, пришедший на перевязку с утра, и поймавший момент, когда меня надо было вытаскивать с того света, уверял, что причина тому, что я чуть не умер — в болевом шоке. Во сне я забылся, лег на раненое плечо, усталое сознание не справилось с болью. Он сказал, что причин в самом деле множество, но эта — главная. Поэтому я должен не забывать просыпаться ночью и пить болеутоляющее и антибиотики в ближайшие несколько суток. Впрочем, Хиппа рассчитывал, что уже завтра придет транспорт, на котором мы отправимся туда, где можно будет безопасно спрятаться, и до пункта назначения он будет со мной неразлучен. А значит, сам за всем проследит.
Дашка понемногу начала собирать вещи, она меланхолично слонялась по квартире, переносила с места на место одежду, была растеряна, и не знала, что взять с собой, а что оставить. Нужны ли нам зимняя одежда, обувь, одеяла или их можно будет приобрести на месте? Хиппа сказал, что больше двух рюкзаков — того, что сможет нести он и Дашка — брать не стоит. Теоретически существовала вероятность того, что когда-нибудь мы сумеем вернуться в родной дом, и мы на это очень надеялись, поэтому всевозможные милые домашние безделушки откладывали без особого сожаления — не было ощущения, что мы прощаемся с ними навсегда. Обычные сборы, как перед пикником. Только на пикник должны были отправиться из пяти человек двое совершенно больных. Впрочем, Цыпленку было, кажется, лучше, хотя температура и не прошла совершенно, но была уже ниже тридцати восьми. Правда, его начал мучить кашель. Видеть, как страдает маленький человечек — всегда невыносимо. Он переехал ко мне на тахту — так легче было Дашке следить за нами обоими, пока она готовилась к отъезду. Дорожные иконы, Библия — об этом разговор не шел, — мы брали. Ноутбук тоже. А вот продукты? Нужны ли они с собой? Полдня прошло в разговорах о том, что нам в самом деле необходимо, а без чего можно обойтись.
Зашедший днем Хиппа сказал, что продукты и воду брать не только можно, но и нужно, только упаковывать их следует отдельно, гостиниц-столовок не будет, рассчитываем лишь на свои силы, продукты мы целиком и полностью съедим в дороге, поэтому не следует беспокоиться о том, сколько они займут места, запас нужен дня на четыре, так много вряд ли понадобится, но лучше взять больше, чтобы не голодать, если что сложится не так.
— Ты нашел, кстати, трубку? — спросил я Хиппу, вдруг вспомнив о ней.
— Нет, — хмуро отозвался сосед. — и поэтому чем быстрее мы свалим отсюда, тем лучше.
— Но почему? — спросил я. — Что в ней такого?
— Этих трубок не так много на свете, — ответил Хиппа. — в Безопасности знают, кто их использует. А на твоей — отпечатки, возможно, сатанисты не затерли их. Если тебя найдут, то получится, что я подвел очень многих хороших людей.
Вечером, совершенно неожиданно для всех нас пришел отец Илларион. Это мне показалось добрым предзнаменованием. Он принял у меня исповедь. Я думал о своих грехах и понимал, что эти дни показали мне, насколько их много, гораздо больше, чем я думал прежде. Я труслив, нерешителен, слаб, неискренен, слаб в вере и еще больше слаб в любви — все, что я делаю, совершаю не от любви, а от ума, я безответственен, не слишком умен, не слишком добр, самонадеян в своей гордыне, подозрителен, о, до чего же я перестал верить людям! Я подвел свой храм, который из-за моей опрометчивости разорили сатанисты… Я не умел без посторонней помощи защитить себя и свою семью. Я вспомнил свой сон — кто знает, может быть, в жизни я поступил бы точно так же? Бросил бы семью, если бы не знал, как поступить, и убежал бы, спрятавшись от тяжелых проблем. Как жаль, что Хиппа вытащил меня с того света. И все-таки, все мы в воле Божией, раз судьба нести мне эту ношу — буду нести дальше. Хотя все, что делаю, я делаю не так, как надо. И душу свою обременяю новыми нелепыми поступками. Отец Илларион сочувственно покачал головой в конце исповеди, отпустил мне грехи и пожелал: «Ты уж держись, сынок. Нас осталось совсем немного». Мне было очень неловко, что я лежу, когда отец Илларион разговаривает со мной, кладет мне на голову епитрахиль и молится за меня. Еще более неудобно мне стало, когда он начал готовиться к соборованию. Я знал, что его проводят далеко не только в тех случаях, когда человек умирает, все больные христиане ежегодно соборуются, но сейчас дело было не в моей болезни — я понимал, отец Илларион готовит меня к смерти. Затем он причастил меня преждеосвященными Дарами. А потом я попросил благословения на дорогу. Священник задумался.
— Нам не стоит ехать? — с тревогой спросил я.
— Не в этом дело, — ответил отец Илларион. — Не от нас дорога зависит, не от нас. Но если тебя это утешит, хорошо, давай я тебя благословлю.
— Что-то не так? Вы такой грустный, — испуганно сказал я.
— Мы вряд ли еще увидимся, — печально промолвил отец Илларион. В своем бесконечном эгоизме я думал, что он говорит так, потому что предполагает — меня скоро убьют. Почему я не понимал, что те гонения, которые происходили со мной, касаются не только меня? Я в полной мере испытывал свою несчастливую судьбу, но из своего маленького мирка, как бы широко я ни общался в сети со всем миром, я не мог увидеть ничего, что предвещало бы гибель еще множества людей. Вероятно, мое сознание не способно никогда было такое вместить.
— Храни вас Бог, сынок, — пожелал отец Илларион. — Тебе понадобится еще много мужества и сил. Держись. И не сдавайся. Помни, что с нами Бог и Пресвятая Богородица.
ЧАСТЬ СОРОК СЕДЬМАЯ
24 сентября. Суббота. Шесть дней до завершения конкурса.
Я смутно представлял, как будет происходить переезд. Но я все-таки был уверен, что худо-бедно он состоится. Мог ли я предположить, что обстоятельства сложатся, вовсе не так, как планировали люди? Пора уже было привыкнуть, что каждый день приносит новые радости, такие, которые решить мне оказывается не под силу, и только волей Божией и молитвами Богородицы, мы все до сих пор живы. Я делал то, что я умел, и как умел, но, очевидно, в мои действия или в мысли мои закралась ошибка. Иначе не шло бы все так наперекосяк. Ведь вывел Господь всех до единого христиан из Иерусалима перед той самой осадой, при которой погибло более миллиона иудеев. А с другой стороны, возможно, это было испытание, только получалось, что я настолько слабый христианин, что не знаю, как поступать во всех тех ситуациях, в которых оказывался. Возможно, легче было бы выйти всей семьей на смерть, исповедав Христа. Но никто не стоял надо мной с жертвенным ножом в руке, никто ничего не требовал, за мной просто шла охота, и должен я сопротивляться врагам или смиренно принять судьбу — я не знал. Не слишком мне помог вчера, чтобы разобраться в этом, и отец Илларион. Я видел, как сильно он сопереживает мне и как глубоко трогают его наши бедствия, но давать конкретные советы он не решился. Может быть, и сам он не знал, как я должен поступать в том или ином случае?
Я не спал. Лежал на правом боку, лицом к шкафу, загородившему окно. Дашки в спальне не было уже тогда, когда я проснулся, она собиралась с утра пожарить котлеты в дорогу, но Длинноухий свернулся рядышком комочком, и я, боясь пошевелиться, любовался им. Любое неосторожное движение могло привести к тому, что боль толчками вернулась бы в раненое плечо, как не раз случалось за последние два дня, а поворачиваться в противоположную сторону, к прикроватному столику, где лежали лекарства, мне не хотелось.
Длинноухий не спал. Глаза его были прикрыты, но веки тихо вздрагивали — так всегда было, когда он притворялся, что дрыхнет, а сам сквозь длинные ресницы подглядывает за тем, что происходит снаружи. Я знал, что сейчас он смотрит на меня, но не хочет, чтобы я это заметил. И мне не хотелось разрушать его иллюзию — я делал вид, что не замечаю того, что он не спит. Неожиданно глаза Длинноухого
