Иоганн как раз остановился возле толпы и посторонился, пропуская вперед отца Иеремию. Схватил его за сутану и, похоже, готов был проталкиваться вслед за дядей к крыльцу. В стороне стоял, не особенно стремясь протиснуться вперед, бродяга Альфонс Габриэль. Священник аккуратно отодвинул его, толкать бродягу — негоже: однорукий, увечный, упадет — затопчут до смерти, вон ведь как бесятся, ничего не видят, не слышат. Сквозь плотную стену тел отец Иеремия прорывался вперед, раздвигая людей локтями, хватаясь за чьи-то — он уже не разбирал чьи — плечи и кричал прямо в уши, что ему надо пройти вперед. Худо-бедно пропустили, хотя несколько основательных тумаков священнику и досталось: он очень надеялся, что не специально его задели, все-таки скверно, если сельчане остервенели настолько, что потеряли уважение к священному сану. Лиц священник уже не различал, только приметил, что не видит кузнеца Генриха — тот мог бы помочь сейчас, все-таки речь шла о его подмастерье, а может быть, даже и сыне. А помощь, скорее всего, потребуется. И, возможно, прямо сейчас — кто-то висел на решетке окна, старательно пытаясь ее оторвать, кто-то кричал, что нужно принести из соседнего двора бревно и вышибить дверь. Что же такого набедокурил на этот раз Себастьян? Знать, серьезно напроказил, и, похоже, это недобро закончилось.
Отец Иеремия, тяжело дыша, взгромоздился на крыльцо, хотел повернуться к толпе, чтобы успокоить прихожан, но не успел — дверь распахнулась и на пороге возникла мощная фигура господина Вальтера Бауэра, деревенского жандарма. Бауэр держал в руке револьвер и свирепо вращал круглыми выпуклыми глазами. Лицо его было багровым.
— Не допущу самосуда! — рявкнул Бауэр, перекрикивая толпу, и выстрелил в воздух. Толпа недовольно заворчала, но слегка отпрянула назад.
Крестьянин Йоахим, муж молочницы, висевший на оконной решетке, отпустил ее и гневно крикнул:
— Выпусти ублюдка, мы сами с ним разберемся!
Жандарм даже не повернул голову.
— Отойти всем на пять шагов, не то будете иметь дело со мной! Преступника будет судить закон! Вы что-то хотели, святой отец? — обратился он к священнику. Отец Иеремия оглянулся и увидел, что остался на крыльце один на один с господином Вальтером. Даже Иоганн отпустил сутану и отступил вместе с толпой.
— Что случилось? — спросил священник жандарма. — Я ничего не знаю, пожалуйста, расскажите мне.
— Себастьян, засранец, убил Феликса, — угрюмо произнес Бауэр и смачно сплюнул с крыльца на землю.
— Как убил? Не может быть! Почему решили, что Себастьян?
— Если бы его не застали с топором в руках, то подумали бы на чужаков, что живут у лесничихи. Но тут все ясно — топор в крови. Труп в кузне. Какие еще нужны доказательства? Не думайте, мне самому было бы жаль паренька, но кто знал, что он такой зверёныш?
— Очень-очень жаль — опечалился отец Иеремия. — Но, Вальтер, пропустите меня к нему.
— Зачем? — спросил жандарм.
— Себастьян совершил страшное злодеяние. И в этом грехе он должен покаяться перед Господом Богом.
Бауэр презрительно хмыкнул.
— Вы знаете мое отношение к религии, но поскольку лично вас я глубоко уважаю, святой отец, то пойду навстречу. Проходите.
Жандарм еще раз грозно окинул взглядом притихшую толпу и пропустил отца Иеремию в дверь.
Кутузка состояла из двух комнат: большой передней, в которой находились стол и несколько стульев, и маленькой задней — темной каморки, без окон, с крепкой тисовой дверью, в центре которой виднелось маленькое зарешеченное отверстие. Дверь была заперта снаружи на засов. Жандарм взял со стола керосиновую лампу, протянул ее отцу Иеремии и впустил его в каморку. Арестанты находились здесь редко, и в каморке был сложен всякий хлам: ведра, швабры, сломанные стулья; входя, отец Иеремия запнулся обо что-то и чуть не упал. Хорошо, не уронил лампу. Он не сразу разглядел сидящего на полу Себастьяна, тот забился в угол и дрожал, вид у него был очень испуганный.
— Успокойся, Себастьян, — попросил отец Иеремия. — Сейчас я прочитаю молитвы, а ты, пожалуйста, сосредоточься, вспомни про Господа. Он здесь, с нами. Подумай, какой тяжкий грех ты совершил, — тут Себастьян судорожно всхлипнул. — И расскажи мне, как все произошло. Почему и для чего ты это сделал? Нарочно это получилось или случайно — ничего не скрывай. Помни: я только священник, а говорить ты будешь с Самим Господом. Если будешь искренен, Бог пошлет тебе помощь. Обязательно пошлет. Я тоже постараюсь придумать, как облегчить твою участь. Сделанного не воротишь. Надо, сынок, примириться с Господом.
— Они убьют меня! — возразил Себастьян.
— Никто тебя не убьет. Я не допущу этого. Если будет надо, останусь ночевать здесь с тобой.
— Они убьют меня, — упрямо повторил Себастьян.
Отец Иеремия ничего не ответил. Он кратко, но страстно помолился за неразумного юношу, совершившего тяжкий грех, попросил Господа, чтобы помог тому искренне покаяться и сказал Себастьяну, что пора рассказать о совершенном убийстве.
— Я никого не убивал, — начал говорить Себастьян.
— Сын мой, не скрывай ничего от меня.
— Да не убивал я никого, — крикнул юноша. — Это меня сейчас убьют.
— Ты ведь знаешь, что это неправда. Не отягощай свою душу.
— Ну почему вы мне не верите? Вы же знаете меня! Я никого не убивал, — Себастьян всхлипнул и тоненько заплакал.
— Расскажи, что произошло, — вновь попросил священник юношу, но тот не отвечал, только плакал все громче и громче, скуля и подвывая, словно раненый зверек. Священнику стало его очень жаль. И вдруг пронзительно, остро, болезненно сверкнула в голове мысль, что Себастьян говорит правду. Отец Иеремия не понял, откуда эта мысль взялась, но он уверенно возложил столу на голову Себастьяна и отпустил ему все прегрешения, совершенные им, вольные и невольные. Он поверил, что мальчик не врал. Не так себя ведут те, кто хочет скрыть свой грех, не так. Надо было думать, что делать дальше. И думать нужно было быстро. А отец Иеремия к этому не привык — всё всегда делал медленно, обстоятельно, со знанием дела. Служение Богу не терпит суеты, оно неторопливо — так он думал всегда. Но сейчас понял, что ошибался — ему предстояло спасти невиновного, если, конечно, Себастьян был невиновен. И от того, как быстро отец Иеремия справится с этой задачей — зависит жизнь и смерть человека.
3
Проскочить вслед за дядей Иоганну не удалось. Господин Вальтер посмотрел так, что юноша, не споря, отступил назад. Жандарм умел так смотреть. Не смотрел, а опускал взгляд, словно тяжелый кузнечный молот. Говорили, что на войне он был ранен, отчего на плече остался длинный прямой рубец. Рубец действительно был. Иоганн видел его однажды, когда купался в реке с мальчишками, а мимо, загребая длинными сильными руками, проплыл против течения господин Вальтер. Багровая полоса, взбухшая, словно узкий клин перекопанной земли. Неприятное зрелище.
Жандарма в деревне побаивались. Пожалуй, только это и останавливало сейчас разъяренную толпу от самосуда. Оказавшись в ее гуще, Иоганн неожиданно для себя испугался. Толпа не видела его, не чувствовала, не узнавала. Отдельные люди потерялись в ней, размазанные кистью по полотну площади. Даже голоса слились в неразличимый грозный гул, на поверхность которого выбрасывало то один, то другой крик. Мальчишка рванулся в сторону, продираясь сквозь стоящих — туда, на берег этого бушующего моря — его пихали руками, как неожиданную помеху, мешающую толпе быть единым целым. Наконец он выбрался, вылетел, потеряв по дороге картуз и получив локтем в бок — несильно, но болезненно. Отдышался, успокоился, обернулся к кутузке…. Со стороны все выглядело не так страшно. Иоганн
