педалировать не надо. Но эффект все равно был убийственный. Ржали – все. Ржал, выбухивая грудные басы, мощный Рабчик, ржал измученный неурядицами нервный зеленоватый Рамоницкий, крест-накрест держась за живот. Бледный Кузя, которого было ничем не пронять, тоже перхал гортанью, будто покашливая. Что же касается Федюши, то тут и говорить было нечего. Федюша просто сверзился с ящика: лежа на земле, дергаясь словно в припадке, и тихонечко, как заяц, стонал. Общими усилиями его подняли и водрузили обратно. Но он опять сверзился.
Результат был налицо.
– Про сберкассу, про сберкассу расскажи!.. – заикаясь от смеха, выкрикнул Рамоницкий. – Про сберкассу и про то, как ты с нашим участковым общался…
– С товарищем Пенкиным? – уточнил Манаев.
– Во-во! Как он тебе потом пять рублей подарил!..
Манаева не нужно было уговаривать. Он рассказал и про сберкассу, где ему пытались заплатить, лишь бы он больше там никогда не появлялся, и про здешнего участкового, товарища Пенкина, который до сих пор обходил Манаева стороной, а если и встречал, то менялся в лице и здоровался первым, а затем, не дожидаясь дальнейших просьб, начал просто рассказывать анекдоты. Анекдотов он знал великое множество, и они всплывали в памяти как бы сами собой. Никаких усилий не требовалось. Особенно сейчас, когда мир был пронизан искрящейся радостью. Главное было – подать. А подать Манаев умел. Образы выскакивали яркие и выразительные. Каждое движение – персонаж. Каждое слово – на своем месте. Интересно, что сам он при этом никогда не смеялся, а лишь, как грач, вертел головой, с любопытством и удивлением поглядывая на окружающих.
Так было и теперь.
Он смотрел на компанию, бьющуюся в конвульсиях, и когда, по его мнению, конвульсии ослабевали, то немедленно добавлял что-нибудь еще. Хохот возобновлялся с новой силой.
А в заключение он рассказал историю о маленьком сером ослике. Он всегда рассказывал эту историю в заключении. История была совершенно бессмысленная. Просто жил маленький серый ослик и перед этим осликом возникали различные трудности, но когда они перед ним возникали, то ослик немедленно предлагал: Давайте выпьем, ребята… – Вот, пожалуй, и все. Никакого сюжета. История держалась исключительно на интонации. Но почему-то именно она всегда была гвоздем выступления.
Манаев заколотил этот гвоздь и, поглядывая вокруг себя, вдруг понял, что надо завязывать. Надо завязывать и как можно скорее. Не то, чтобы стало хуже, явно хуже – нет – здесь как раз все было нормально: и народ, отдыхая, лежал вповалку и июльское утро по-прежнему играло светлыми летними красками, но Манаев чувствовал, что краски уже потускнели, а внутри у него появилась знакомая тяга неудовлетворения. И он хорошо знал, что неудовлетворение это будет возрастать.
Поэтому, выжидая подходящий момент, он очень настойчиво посмотрел на Бледного Кузю. А Бледный Кузя, поймав его взгляд, догадался и отрицательно качнул головой. Значит, он был уже полностью вытряхнутый. Значит, надо было бежать за новой. У Манаева сохранялись две трешки. Но он не был уверен насчет остальных. Ну, Федюша – пустой. Потому что Федюша – всегда пустой. Это ясно. Рамоницкий, наверное, тоже на нуле. Откуда деньги у научного сотрудника. Бледный Кузя – хозяин. Отпадает. Он участвует – за глоток. Кое-что мог подкинуть, по-видимому, только Рабчик. У Рабчика деньги водились. Правда, где это видано, чтобы Рабчик поставил другим. Рабчик, как известно, удавится, а не поставит. Рабчик, как известно, и сам не прочь проехаться за чужой счет.
В общем, ситуация была безнадежная.
Манаев даже поскучнел, ощущая, как вползает в сознание серая томительная безнадежность, прижимая к земле, порождая невыносимую тревогу похмелья, но как раз в этот момент, Рамоницкий, проглотив очередной приступ веселья, подобрал под себя длинные нескладные ноги, как-то цыкнул, привлекая внимание и снова подмигнул ему.
Подмигнул очень ясно и очень значительно.
Сомнений не было.
Манаев сразу же встал.
– Ну, мне пора, – сказал он, голосом перекрывая возражения. – Мысленно с вами, мужики, но на работе тоже надо иногда показываться. Ну – нет, нет! На сегодня, я думаю, достаточно…
И немедленно вслед за ним, как и ожидалось, поднялся Рамоницкий.
– Да, мужики, пора закругляться…
Они пролезли через щель в заборе, где гвозди внизу были предусмотрительно вынуты Бледным Кузей, и очутились в институтском дворике, заваленном ящиками и металлическим ломом.
Рамоницкий тут же согнулся, пронзенный воспоминаниями:
– Как там у тебя ослик сказал: Давайте выпьем, ребята?.. – Ха-ха-ха!.. Не могу.. Ну – Манаев… Ну ты – человек уникальный… – однако через мгновение посерьезнел и добавил уже совсем другим тоном. – Значит так! У Сереги Паранина, это наш начальник лаборатории, сегодня день рождения. Я считаю, что он обязан поставить. Значит так! Ты – ни во что не вмешиваешься. Все переговоры я беру на себя. А твое дело – мычать и поддакивать…
– Ну – идем! – облегченно сказал Манаев.
Настроение у него сразу улучшилось. Появилась надежда и предчувствие невероятной удачи. Должно же ему когда-нибудь повезти. Лечу, с изумлением подумал он. Он и в самом деле как будто летел. Мелькнула мысль о работе и тут же пропала. Потому что какая могла быть сейчас работа. Утро еще. Вся жизнь впереди. Не работать надо, а радоваться.
И Манаев – радовался.
В институтском коридоре, куда они проникли через черный ход, он метнулся навстречу первой же попавшейся лаборантке, которая, брезгливо наморщив нос, осторожно несла перед собой удлиненную тонкую колбу с какой-то синеватой жидкостью.
– Девушка, а что у вас в колбочке – такое интересное?..
И брезгливая мина сменилась приветливостью. Лаборантка охотно остановилась.
– Это – раствор купороса.
– А можно понюхать?..
– Да хоть – выпить, – ответила лаборантка, вытаскивая пробку.
Манаев, может быть, и выпил бы. А что такого? Лаборантка ему очень понравилась. Но Рамоницкий, точно крючком, зацепив его своей рукой под локоть, грубо дернул куда-то в сторону.
– Ну – не гуляй, не гуляй!..
– Так ведь – симпатичная женщина, – сказал Манаев.
– Я тебя прошу: не гуляй!.. – он волок Манаева по коридору и, проскользнув в одну из окрашенных цинковыми белилами дверей с надписью «Лаборатория спектрометрии», изобразил на лице нечто вроде счастливой улыбки. – Здравствуй, Серега! А мы вот решили – тебя поздравить…
Из-за письменного стола, заполняющего собой почти весь кабинет, навстречу им поднялся очень тощий человек в белом халате, и громадные роговые очки съехали ему на нос.
– Здря-а-авствуйте…
Рамоницкий прикрыл дверь.
– Познакомься – это Костя Манаев из соседнего института. Я тебе о нем рассказывал. Полностью – наш. Безоговорочно. Ну – давай, давай! Тридцать пять лет, знаешь, это не кот начихал…
Тощий человек был ошеломлен напором.
– А может быть лучше вечерком? – растерянно пролепетал он. – Заходите ко мне вечерком: «Цинандали», жена шашлычок приготовит…
Он в свою очередь попытался улыбнуться. Хилая это была улыбка. Заискивающая. На халате у него темнело чернильное пятно.
– Так, – зловеще сказал Рамоницкий. – Значит стал начальником и все друзья побоку? Так. Понятно. Пошли, Константин!..
И он резко повернулся, чтобы уйти.
– Да ладно, ладно, ребята… – жалобно сказал тощий человек. – Ну что вы, в конце концов… Просто меня могут к Баргузину вызвать… А так, раз – день рождения… – Он поправил очки и неуверенно посмотрел на Рамоницкого. – Ты дверь запер?
