комковатая жидкость, похожая на свернувшееся молоко.
Водак весьма настойчиво совал мне в руки аптечку.
– Я не могу, – умоляюще сказал я. – Я же не врач. Я – обычный патоморфолог. Я в жизни никого не лечил. И я не хочу сойти с ума. Это же – рукан.
– Как старший по званию… – яростно проскрипел Водак.
Я отчаянно замотал головой.
Мяуканье вдруг оборвалось. Творожистая белая жидкость точно иссякла. Рукан дернулся и закостенел, вцепившись в голени скрюченными ладонями.
Ужасно длинные у него были конечности.
– Готов, – снова располагаясь в кресле, резюмировал Клейст.
Гортанные крики команды донеслись с площади. Опять хлопнул выстрел. Пуля ударила в потолок.
– Только не высовывайся, – быстро предупредил Водак.
Офицер в высокой фуражке махал направо-налево перчаткой. Солдаты строились, оставив котелки у кухни. Шеренга растянулась, по-видимому, на четыре шага и, поколебавшись, развернутая невидимой осью, двинулась в нашу сторону. Каски –свирепо надвинуты, автоматы, изготовленные к стрельбе, – выставлены от груди.
– Все правильно, – процедил Водак. – Я тоже бы на их месте прочесал комплекс, чтобы обеспечить себе тылы.
Он вдруг звонко чихнул, порвав подсыхающую щеку. Достал из кармана платок и прижал к порезу.
– И что будет? – нервно поинтересовался я.
– Ничего не будет. Видел, что они сделали с ранеными?
– Видел…
– Тогда чего спрашиваешь?
– А когда можно ждать ваших?
Водак пошевелил толстыми вывороченными губами – считал.
– Часа, полагаю, через четыре.
Я тихо присвистнул и тут же закашлялся известковой пылью.
– Неужели так долго?
– А ты как думал? – рассудительно сказал Водак. – Если о н и добрались сюда, значит Комитет, по крайней мере его оперативный узел, блокирован. Или потерял управление, что для нас нисколько не лучше. Представляю, какой там сейчас винегрет. Странно, что нас не предупредили, хотя бы по аварийной связи. Наверное, о н и положили радиоковер на весь сектор. Но все равно, пока разберутся, пока перебросят сюда войска – нужно не менее трех батальонов, желательно с вертолетами – пока решат, кто командует, пока согласуют эти перемещения на всех уровнях… Четыре часа – это еще оптимальное время… Если, конечно, э т и не обстреляют, например, Зону Информации или Чистилище…
Он пошел вдоль стеллажей с реактивами, читая желтые этикетки.
– Не посмеют, – в спину ему растерянно сказал я.
– А что мы знаем о н и х? Может быть, о н и как раз и хотят устроить маленькое светопреставление. Просто чтобы заставить нас с н и м и считаться. Где тогда вспыхнет апокалипсис? В Лондоне, в Париже, в Москве, в Праге?..
Он снял с полки две трехлитровых бутыли с коническими насадками, отвинтил стеклянные пробки, поставил на пол и ударом ноги опрокинул их так, чтобы самому не забрызгаться. Темная лужа, прилипая, расползлась по линолеуму. Остро запахло спиртом, и Клейст в недоумении повернул голову.
Я, честно говоря, не знал, что сказать. Я читал об апокалипсисе в Бронингеме, – разумеется, закрытые материалы. Нас, руководителей секторов, ознакомили с ними, вызвав в особо защищенный бункер спецхрана, под расписку, с уведомлением об уголовной ответственности за разглашение сведений. Нарушителю грозило чуть ли не пожизненное тюремное заключение. И, как нас уведомили, репрессивные меры были применены сразу же и в полном объеме. Поэтому о событиях в Бронингеме не болтали. Настоящая правда, насколько я знал, так никогда и не была опубликована. Несмотря на настойчивые требования общественности. Несмотря на скандалы и на все заверения осторожных политиков. Доктору Грюнфельду, тогдашнему председателю Научного Комитета, это стоило административной карьеры. Он ушел в отставку, но ни тогда, ни позже не вымолвил ни единого слова. Через год он застрелился, по- видимому, не выдержав страшного напряжения тайны. Точно ничего не известно, все сведения об этом также были погребены в спецхране. Тогда апокалипсис вызвала случайная катастрофа. Однако, если сейчас в самом деле начнется обстрел Зоны? Или о н и поступят проще – поставят любой танк на радиоуправление, подведут к Оракулу и взорвут? Тогда мы сгорим, смятенно подумал я. Речь идет о настоящем Конце Света…
– Через подвал института можно пройти в мастерские? – спросил Водак.
До меня не сразу дошло, о чем это он:
– Конечно.
– А через мастерские имеется выход в парк?
– Да, задняя дверь…
– У нас есть двенадцать часов, чтобы отсюда выбраться.
– Почему двенадцать? – шепотом спросил я.
Водак не ответил – схватил меня за халат и сильно дернул: Снимай! – Стащил едва ли не силой, с треском разодрал на полосы и щедро, проплескивая на пол, полил спиртом.
– Почему двенадцать? – чуть не заорал я.
Водак обернулся ко мне:
– “Предел разума” – слышал?
Клейст, который, казалось, о чем-то мечтал, неожиданно процитировал – громко и ясно:
– “Если ситуация внутри границ отчуждения выйдет из-под контроля и в течение последующих двенадцати часов с момента отсчета не представится возможным вернуть ее в исходное состояние, или если по оценке экспертов масштаб событий окажется сопоставим с угрозой регионального уровня…” Короче говоря, – он прочертил пальцем по воздуху. – Тогда – бух!..
Мы замерли.
– Катарина! – сказал я, чувствуя, как стремительно пересыхает горло.
Водак крякнул с досадой и быстро посмотрел на меня.
– Она уже, наверное, в безопасности, – сказал он, комкая в ладонях остаток халата. – Гражданское население, как ты знаешь, эвакуируют в первую очередь.
Клейст отчетливо прищелкнул языком.
– Бомба не будет сброшена. Если вас беспокоит только это…
Водак на секунду застыл, а потом наклонился к нему, уперев руки в колени.
Лицом к лицу. Надо сказать, очень решительно.
– Вот значит оно как. Ты – “пророк”?
– Не надо меня пугать, – сказал Клейст, пытаясь хоть чуть-чуть отстраниться.
– Конечно “пророк”. А я думал, вас всех перебили.
– Как видишь, не всех…
– Я умру?
– Да, – сказал Клейст. – Тебя расстреляют.
– Кто?
– О н и.
– Когда?
– Уже скоро.
– А он? – Водак поверх плеча указал на меня.
– Будет жить, – Клейст обжег ненавистью вдруг вспыхнувших водянистых глаз.
– Это точно?
– Точно.
Водак выпрямился.
– Не верю ни единому твоему слову…
