— Где у вас ротное ка-пе? — спросил он у встречного ополченца.
Широкоплечий, грузный солдат ответил неожиданно тонким, почти женским голосом:
— Пройдете еще немного вперед и там, справа, будет ход сообщения. Вот по нему и идите все прямо, прямо! Так в ка-пе и упретесь.
— Спасибо…
— Простите, пожалуйста, — удержал его за рукав ополченец. — Что там? Дома каждый день радио слушали, а здесь и газет не видишь. Душа изболелась от неизвестности. Сегодня немец листовки сбросил, так в них написано, что мы окружены, Москва взята и прочее. Мы не верим, но как там? — голос дрогнул. Интересуется человек жизнью Родины, ему одинаково дороги все ее уголки, судьба каждого из них — его судьба, и волнуется он, расспрашивает, как хозяин, находящийся в длительной отлучке, интересуется всем, происходящим у него дома. Вот и дрогнул от волнения его голос.
Норкин и сам давненько не читал газет (полевая почта еще не освоилась, не приспособилась к быстрым фронтовым переменам), о положении на фронтах сам судил по слухам, но ему хотелось ободрить этого незнакомого ополченца, хотелось, чтобы немцы остались в дураках, и он, не задумываясь, ответил:
— Врут. Врут фашисты. Если они нас окружили, Москву взяли, то зачем так на нас жмут?.. Врут со злости, врут оттого, что топчутся на месте… Когда собаке делать нечего, то она под хвостом блох ловит, а фашисты — врут!
Кажется, и разговаривали-то лишь Норкин с ополченцем, никого не было видно рядом, а едва замерли последние слова — раздался смех, посыпались реплики:
— Ох уж эти моряки! Язык что бритва!
— Что ни слово — обласкает!
— Как он про фашиста! Кобелю делать нечего, так он…
Оказалось, что много слушателей было у Норкина; не думал он, что его слова полетят по окопам и, услышав их, усмехнутся, оживятся уставшие люди.
— Спасибо, морячок! Благодарим за информацию! — кричали ополченцы.
К командному пункту пришлось ползти: его с окопами соединяла неглубокая канавка. И что еще хуже — на каждом шагу попадались пустые консервные банки. Они мешали ползти, перекатывались и гремели. Фашисты услышали шум и несколько пуль, как светлячки, пронеслись над окопами и затерялись меж деревьев леса, на опушке которого заняла оборону рота Норкина.
«Надо немедленно углубить и очистить ход. Иначе днем всех связных перебьет», — решил Норкин и откинул плащ-палатку, заменявшую дверь землянки.
Тут тоже консервные банки. На нарах грудой лежат шинели. На столе из патронных ящиков — маленькая коптящая горелка. Рядом с ней — каска. При близком разрыве мины колышется в ней вода, покрытая желтыми пятнышками застывшего жира. Единственное утешение — толстые бревна наката и узкая смотровая щель, заткнутая тряпками.
У стола сидят Лебедев и командир в армейской форме.
— Наш командир роты лейтенант Норкин, — сказал Лебедев, показывая глазами на Михаила.
— Капитан Козлов, — сказал армейский командир и, не вставая, протянул руку.
Грязный ворот его гимнастерки был расстегнут, а на выцветших петлицах беспомощно перекосились «шпалы». «Наверное, с таким же настроением, как и наш Чигарев», — подумал Норкин, сжимая вялые пальцы Козлова.
— Ну-с… С чего начнем? — с усмешкой спросил капитан, ероша длинные волосы. — Если думаете, что здесь есть приходно-расходные ведомости, то ошибаетесь. Здесь война! Здесь всё боем проверяется!
Ход сообщения, консервные банки, грязь, покосившиеся «шпалы» заранее настроили Норкина против Козлова, а последние слова чуть не вызвали вспышку гнева. Голубые глаза потемнели, забегали желваки на скулах, он еще больше ссутулился, втянул голову в плечи, словно приготовился броситься вперед.
«Сейчас нагрубит!» — подумал Лебедев и поспешно сказал:
— Мы с лейтенантом не новички и не первый бой принимать будем…
— Учебные не в счет! — перебил его Козлов. — Мой глаз набитый! По форме видно, что войны еще не хлебнули! — и он ткнул пальцем в блестящие пуговицы матросских бушлатов. — Даже, еще эмблем с фуражек не сняли! — Козлов захохотал, довольный, что нашел, как ему казалось, убедительное подтверждение своим словам.
Норкин пододвинул ногой к столу один из ящиков, сел на него верхом и спросил, в упор глядя на Козлова:
— Вы фабзаучников после их первого рабочего дня хоть раз видели?
— Ну, видел… А что?
— Они идут как черти грязные. А можно их сравнить с кадровыми, опытными рабочими? Те и дело свое знают и грязи не любят.
Лебедев улыбнулся и кивнул головой.
— Ладно, ладно! — замахал руками Козлов. — Повоюете с наше, а потом и послушаем, что петь будете!.. Ну-с, так, книг здесь нету, проверять нечего…
— Вы случайно не в торговой сети работали? — не вытерпел Норкин. — По разговору вы мне здорово напоминаете проворовавшегося завмага, который довольнешенек, что документы пропали!
— Так, — растерянно пробормотал Козлов.
Норкин нечаянно попал в самое больное место. В гражданскую войну командовал Козлов тоже ротой, но, неряшливый, не терпящий замечаний, он сразу после окончания военных действий уволился в запас. Много перебрал Козлов профессий и в конце концов застрял в должности снабженца на одном из предприятий Ленинграда. Но и тут «не повезло»: запущенные дела, потерянные накладные, неточные информации и доклады даже при абсолютной честности Бориса Евграфовича Козлова порождали частые ревизии, и, по искреннему его мнению, вся мирная жизнь заключалась прежде всего в своевременном представлении начальству различных бумаг, отчетов и в проверке их.
Как только началась война, Козлов ушел на фронт с радостью, надеясь показать себя на поле боя. Но здесь все было не так, как двадцать лет назад. Танки, самолеты, автоматы — все это ошеломило Козлова, подавило. Однако самоуверенность и ложное самолюбие мешали ему сознаться в этом, и он мучил роту, мучаясь сам, во всех неудачах обвиняя молодежь.
— Побольше бы людей, что порох в гражданскую нюхали! — не раз говорил он окружающим, оправдывая неудачи и свои и всех советских войск. — А у нас присылают на фронт юнцов, которые до этого только из рогатки стреляли! Штабники довольны — укомплектоваваны части, а мы тут отдувайся!
Мелькали фронтовые дни, и Козлов понял, что дело, конечно, не в этом, понял, что одними злостью и смелостью фашистов не разобьешь. Причина крылась где-то глубже. И все чаще стали возникать вопросы: «Неужели фашисты сильнее? Неужели мы не готовы к войне?»
Узнав, что роту ополченцев сменяют моряки, Козлов обрадовался: теперь у него будет время подумать над всеми этими вопросами, а если не найдет на них решения— можно будет и отказаться от командования ротой. Пусть командует тот, кто хоть немножечко разбирается в этом столпотворении.
Намерение было искреннее, но Козлов забыл о нем, как только увидел Лебедева и Норкина. Их лица были спокойны, уверенны, и Козлову стало обидно за недавние сомнения (неужели он хуже этих?), сразу забылись первоначальные планы, и он начал куражиться. Особенно же злило Козлова то, что моряки не ловили каждое его слово, держались без признаков растерянности или робости. Последние же слова Норкина разозлили Бориса Ефграфовича и он, помолчав немного, сказал, не скрывая раздражения:
— Та-а-к… Значит, мы сами с усами?.. Тогда разрешите идти? Ученого учить — только портить.
— Скажите, а кто стоит против нас? — спросил Норкин, развертывая на столе карту.
— Немцы.
— Знаю. Какая часть?
— Я, признаться, не имею среди них друзей и они мне не докладывают.
— Но вы обязаны знать, что за противник, сколько его…
— Врага не считаю, а бью! — Козлов стукнул кулаком по карте и встал.
Если бы Ольхов, находившийся в блиндаже, крикнул, что немцы прорвали фронт и окружают ка-пе,
