отблески огня легли на реку, и теперь уже не было надежды на то, что караван останется незамеченным. Чигарев на своем бронекатере вместе с другими катерами тоже отошел от берега. Но напрасно матросы вглядывались в небо, стараясь заметить в нем черную тень самолета. Они оказались в положении человека, который из освещенной комнаты пытается рассмотреть ночную улицу.
— Стрелять по шуму! — крикнул Чигарев, t Однако свои моторы так шумели, что в ушах стоял звон. А немецкие летчики торопились воспользоваться своим преимуществом. Они не выдавали себя пулеметными очередями, а только бомбили, бомбили неторопливо, прицельно. Одна из бомб попала в баржу, и пламя взметнулось над яром, лесам — и свернулись в трубки листья деревьев.
По воде поползли огненные ленты горящей нефти.
Чигарев направил катер к горящей барже. Его сейчас волновало только одно: удастся ли спасти от огня другие баржи? В реве моторов и в грохоте стрельбы не было слышно команд, но все хорошо знали свою задачу, одно и то же волновало всех. Катера облепили уцелевшие баржи. Несколько матросов прыгнули на горящую баржу и, закрывая лица бушлатами, побежали к кнехтам, на которых свились кольцами толстые змеи-канаты. Люди работали быстро, а пламя подбиралось все ближе и ближе, и они то и дело скрывались в дыму. На одном из матросов загорелся бушлат. Матрос сорвал его с плеч, швырнул в воду, но не отошел от кнехтов, и его руки замелькали еще быстрее. Клубы удушливого дыма окутывали и катера. Краска на бортах пузырилась и кое-где появились синеватые огоньки.
Наконец одна из барж поплыла по течению, освобожденная от пут, а пароход отвел в сторону вторую. Матросы побежали, с горящей баржи на свои катера. Один из них замешкался, отстал от товарищей, рассматривая что-то, и больше его не видели: столб огня ударил в небо из очередного отсека, матрос закрыл лицо руками и скрылся в огненном вихре.
Самолеты улетели. Бой окончился. Одиноко пылала у берега баржа. Тральщики пыхтели, пытаясь подвести к пароходу уцелевшую концевую баржу.
— Спасите!
— Караул!
— Тонем! — донеслось с воды.
В горячке боя моряки забыли про пассажирский пароход, который пылающим костром приплыл к ним, забыли, что на нем могли и должны были быть люди, и те сами теперь напомнили о себе. На катерах приглушили моторы и прислушались. Крики неслись буквально со всех сторон, и у Чигарева мороз пробежал по спине: а что, если и раньше, когда катера носились, уклоняясь от бомб, в воде были люди?..
Полуголые, озябшие люди заполнили кубрики катеров, расселись, разлеглись на их палубах. Большинство спасенных молчало, некоторые же наоборот оживленно что-то рассказывали, словно, прислушиваясь к своим словам, они хотели убедиться, поверить, что все это не сон, не тяжелый бред.
— Мы, значит, спали, — рассказывал Чигареву раненый красноармеец, — а он как даст бомбу!.. Тут все, конечно, выскочили на палубу, а он ходит над нами и строчит из пушек и пулеметов… Потом и пароход загорелся… Мы тушить, а он не дает… Тогда мы в воду…
Взошло солнце. Оно не могло ни поторопиться, ни запоздать на свою вахту. Ему не было никакого дела до того, что происходило на земле.
В это время появился известный всем полуглиссер Семёнова. Чигарев по привычке начал было мечтать о том, как его благодарит командир бригады, но мысли сразу же изменились, как только он увидел самого Семенова. Капитан первого ранга сидел насупившись. Козырек его фуражки почти касался кончика носа.
— Проворонили! — было его первое слово. — Этакую баржищу проворонили!
Чигарев угрюмо смотрел на блестящие пуговицы кителя командира бригады траления. Его раздражали и недавно начищенные пуговицы, и то, что Семенов бросал упреки, даже не спросив, как произошло все это, не постеснялся ни присутствия матросов, ни настороженных лиц спасенных.
— Такую силищу иметь и проворонить! — продолжал Семенов. — Да я в гражданскую…
— То было в гражданскую! — не выдержал Чигарев. — < Что я мог сделать, если к нам вон этот костер прибило?
Семенов только сейчас взглянул на дымящийся остов парохода. Сначала лицо капитана первого ранга нахмурилось еще больше, потом словно луч солнца пробежал по нему, и командир бригады тральщиков спросил уже более мягко:
— Его, говоришь, принесло сюда? А откуда? От Голованова?
— Не могу знать.
— Це дило треба розжуваты! — оживился Семенов и неуклюже перелез через леера в свой полуглиссер. — До его участка только пять километров… Так, может пароход там разбомбили, а?
Чигареву была противна вся эта беседа от начала и до конца. Чтобы не ответить дерзостью, он отвернулся и отошёл к другому борту. Да Семенов и не нуждался в ответе: у него родилась идея, и полуглиссер понесся дальше.
— Вот так всегда, — услышал Чигарев рядом с собой голос старшего лейтенанта Барышна. — Не разберется, нашумит и понесется дальше. Искренне сочувствую вам. Тяжело после Голованова привыкать…
— Я не нуждаюсь в сочувствии! — выпалил Чигарев. Борькин пожал плечами и оттолкнул свой полуглиссер от борта бронекатера.
Медленно приближался караван к границе участка. Над Волгой пролетело звено краснозвездных истребителей. Рядом с бортом бронекатера проплыл белый бакен, перевернутый раструбом вверх. Не простой бакен. Минный бакен.
Много бакенов перевернули бакенщики за эти дни раструбами вверх. На отдельных участках они образовали почти коридоры, узкие, извилистые. Но фашисты своего не добились: суда по-прежнему двигались по Волге. Если в первые дни фашистским самолетам удавалось поставить мины тайком, то теперь это стало невозможным: на обоих берегах вгрызлись в землю посты наблюдателей. Разные были наблюдатели. Среди них можно было встретить матроса, бакенщика, рыбака и просто жителя прибрежного села или города. Волга принадлежала им всем, все вместе они и охраняли ее.
Норкин уже командовал не двумя тральщиками, а целым отрядом их. Они прибыли в разное время, из разных дивизионов, но работали дружно, напористо. Контр-адмирал Голованов несколько дней придирчиво присматривался к Норкину, контролировал его распоряжения, но однажды позвал его к себе в каюту и, как всегда просто, сказал:
— Вам, старший лейтенант, поручаю наблюдение за минными полями и за караванами на этом участке. — И точно показал границы владений Норкина. — Вы здесь полный хозяин и распоряжайтесь. Вопросы есть?
Вопросов не было. Норкин хорошо усвоил урок, который ему преподал Голованов, «сердцем понял» то, что сейчас от него требовалось. Да и приспособиться к тактике фашистов не стоило большого труда. Норкин и все другие моряки могли заранее рассказать все, что произойдет ночью. Действия врага были на редкость однообразны, шаблонны. Обычно с наступлением сумерек над рекой пролетал первый самолет. Он проверял реку, смотрел, нет ли на ее груди не успевшего спрятаться каравана. Потом появлялись другие. По тому, как вели себя самолеты, матросы определяли и цель их боевого вылета. Бомбардировщики, злобно гудя, ходили над берегами, выискивали притаившиеся пароходы, а самолеты с минами, или, как их называли матросы, — миноносцы, — вели себя на первом этапе нахально, вызывающе. Они не жалели пуль, и по трассам можно было почти всегда безошибочно определить их путь. Стрельба преследовала одну цель: напугать наблюдателей, прогнать их с берега. Пошумев, они улетали, чтобы потом незаметно, неожиданно прилететь вновь и тайком поставить мины.
День сегодня начался неудачно. Тральщики Норкина расчистили фарватер, провели по нему караваны и уже возвращались обратно, когда зазвенел корпус катера от удара воды, а сам он рванулся вперед, словно кто-то его подтолкнул сзади. Норкин выскочил из рубки и оглянулся. Катера, который шел за ним, не было. Только вода еще кипела на том месте да, как поплавки, покачивались на расходящихся волнах обломки спасательного круга.
— Семнадцатый взорвался! — доложил сигнальщик.
Ни командир катера, ни Норкин ему не ответили. Да, взорвался семнадцатый. Такова уж профессия.
