лежит на земле, а командир стоит на прежнем месте.
— Давайте еще раз, — предложил Норкин.
«Нужно сделать, чтобы он снова не присел», — подумал Пестиков. Теперь они встретились грудь с грудью — и снова матрос растянулся на земле. Так повторилось несколько раз.
— Что же это такое? — вырвалось у Пестикова после очередного приземления.
— Ничего особенного. Нужно знать приемы и быть ловким. Ты сколько раз одной рукой двухпудовую гирю поднимаешь?
— Раз десять…
— А я всего раз пять, шесть. Приобретешь сноровку и таких, как я, катать будешь. Смотри, как это делается.
Теперь Пестиков внимательно слушал объяснение командира и приемы выполнял, не жалея себя.
— Довольно на сегодня, — сказал Норкин, помогая Пестикову подняться с земли. — Иди выкупайся. — И, подойдя к Никишину, вполголоса произнес — Оказывается, не в злости дело, Саша. Он надеялся на природную силу и занятия воспринимал как что-то ненужное, лишнее. Понял?
Никишин кивнул головой, а Норкин, хлопнув его по плечу, бросился в пруд.
После того как оружие было вычищено, Норкин внимательно осмотрел поляну и шутливо скомандовал:
— По коням!
Поднатужившись, машины вышли из балки. Жара немного спала. Воздух стал чище. В одной из машин чистый голос Копылова выводил слова песни:
Песня ширилась, росла и неслась по степи, обгоняя машины. Кто-то сфальшивил, но тотчас попал в тон. Дружно гремел припев:
Пели матросы, пел командир, и даже шоферы, устремив на дорогу воспаленные от бессоницы глаза, пели простые, исходящие из глубины сердца слова.
— Сталинград мы не сдадим! — неслось над дорогой, над балками, над притихшими полупустыми деревнями. И выпрямлялись сгорбленные спины стариков, которые смотрели с завалинок домов на проносящиеся мимо машины, и с клекотом взмывали вверх степные орлы.
Клятвой звучали слова песни.
К линии фронта приехали ночью. Тихо. Не слышно даже артиллерийской стрельбы. Только изредка поднимавшиеся над Доном ракеты напоминали о войне, да под ногами временами гремело железо. Здесь недавно был бой, и не весь металлический лом еще успели убрать.
Неожиданно из тишины вышел солдат, закутанный в плащ-палатку как в бурку; он козырнул и доложил:
— Прибыл в ваше распоряжение по приказанию комбата.
Проводник пришел очень кстати. Трудно ночью на передовой разыскивать адресат, если днем-то можно пройти мимо него и не заметить.
— Осторожно — мины, — сказал проводник, сворачивая на чуть заметную тропку.
След в след шли матросы. Словно плыли они по воздуху, так легок был их шаг.
— Хорошо идут, — заметил солдат, и его слова для Норкина были дороже благодарности: солдат- фронтовик по походке узнал товарищей и проникся к ним уважением.
В лесочке солдат остановился около одного из деревьев и показал Норкину на темневшую у его ног яму.
— Вам сюда… Осторожно. Ступеньки!
Норкин ощупью нашел дверную ручку и вошел в землянку. Она ничем не отличалась от других землянок, которые ему приходилось видеть раньше. Разве только белые «банты» на койках.
— Пожалуйста, располагайтесь как дома, — сказал капитан, находившийся в землянке. — Комбат придет с ми-еуты на минуту. Да вот и он!
В землянку весело насвистывая, вошел высокий командир. Небрежным жестом он бросил на койку пилотку, полевую сумку и шагнул к Норкину, протягивая руку.
— Давайте, — сказал командир и замер с протянутой рукой. — Мишка! Мишка Норкин!
— Козлов! — крикнул Норкин, и они бросились друг к другу.
Много напомнила встреча. Перед глазами проплыли берега памятной речки, окружение, могила Кулакова…
— Помнишь?
— Знаешь, как мы их!
— Этот теперь далеко шагнул!
— А ты как сюда попал? — только и было слышно первое время.
Вопросы задавали иногда оба сразу и снова спрашивали, не дождавшись ответа.
Наконец немного успокоившись, Козлов сказал, поворачиваясь к столу:
— И чего мы торчим столбами, когда можно присесть?.. Ого! Узнаешь настоящего фронтовика? Смотри, что здесь появилось!
На столе вместо карты уже лежала простенькая скатерть, а на ней стояли фляга и стаканы.
— Молодец, Сахаров! Сразу понял, что треба при встрече старых друзей!.. А вы знакомы? Это, Миша, моя душа — комиссар. Он для меня, что Лебе…
Козлов проглотил конец слова, мельком взглянул на Михаила и заторопился:
— Выпьем по чарочке?
— Сначала людей устрою.
— Сиди! Я уже распорядился. Через фронт пропущу завтра, а сегодня ты мой гость… Хочешь сполоснуться с дороги? Идем.
Смыв дорожную пыль, Норкин почувствовал себя бодрее и с интересом рассматривал вытиравшегося Козлова.
— Что, дружок, глазами на меня уставился? Изменился? Изменился, Миша, изменился… Умер прежний Козлов.
— Я и то смотрю, что Федот, да не тот.
— Точно! Вот именно не тот Федот!.. Умер прежний.
— Хоть ты и сильно изменился, но старый Козлов еще жив. Его скоро не доканаешь.
— Ничего старого нет! Я тебе говорю…
— Не горячись и не кричи. Вот уже один старый грех…И еще один я заметил.
— Брось? Скажи.
— Ты теперь даже ходишь не сутулясь, но зачем сумку И пилотку бросил на койку?
— Опять попался! — воскликнул Козлов, вешая на гвоздики пилотку и сумку. — Давно со мной такое не случалось… Давай выпьем для ясности вопроса, а?
Норкин сел к столу. А Козлов бережно разлил вино по стаканам, поставил их рядом, проверил, всем ли налито одинаково, и сказал:
— За что выпьем?.. За дружбу… Чтоб лопнули гит-леряки… Чтоб выпить нам еще и после войны!
Быстро летит время за беседой. Сахаров незаметно поднялся и вышел, а Козлов и Норкин по-
