Александр Викторович Костюнин
Вальс под гитару
Свои отзывы и предложения направляйте по адресу: A-Kostjunin@yandex.ru
Авторский сайт: http://www.kostjunin.ru
Тамаре Рейновне Ахтияйнен
…В сущности, любая человеческая душа представляет собою зыбкий огонёк, бредущий к неведомой божественной обители, которую она предчувствует, ищет и не видит.
На открытой автобусной остановке нас было двое.
Редкие апрельские сумерки перебивал холодный свет уличного фонаря. Он выхватывал из серой дымки мальчишку лет четырнадцати на вид в чёрном слегка мешковатом пуховике на вырост да в шерстяной вязаной шапочке по самые глаза. В руках у него была гитара.
Маршрутный автобус подкатил к стоянке. Мальчишка купил билет, небрежно засунул его в боковой карман и поднялся в салон. Я следом. Свободных мест было много, но отчего-то я сел ближе к нему.
– Чего это гитара без струн? – не утерпел я.
Он ответил не сразу. Сначала уложил своё затихшее «музыкальное орудие» на колени, стащил с головы шапочку, освободив белокурые неприбранные вихры, и только потом обстоятельно поведал:
– Ездил в город, думал можно починить. В этом году я музыкальную школу по классу баяна заканчиваю, но хочу ещё и на гитаре научиться. Чужую брал на неделю, вроде получалось. Это отцова гитара. Он погиб, когда я ещё совсем маленький был. На новую мать денег не даёт. Ворчит: «Расти и зарабатывай сам. Я не успеваю за всем одна».
Он задумчиво провёл пальцами по грифу, разделённому порожками на лады, и повернул голову в сторону запотевшего окна.
– Выходит, ты настоящий музыкант, раз уже специальную школу заканчиваешь?
– Настоящий-ненастоящий, а в концертах участвую.
– Когда талант есть – дивьё! У тебя, по всему чувствуется – есть.
Похвала не показалась ему наигранной. Он заметно оттаял. Грустно и притом благодарно улыбнулся. Сел ко мне вполоборота. Взгляд его лучился добротой.
– А ведь свою «музыкалку» я один раз чуть не бросил…
– Что так?
– Думаю, у всех бывают чёрные полосы. У меня тогда, в конце школьного года, было всё неважно. Выходило много двоек за четверть. Я плохо… очень плохо учился. Не понимал. Принимался зубрить. Не прилипало. То же самое по баяну: ну, орёт на меня училка – хоть ты что… Дома мать исходит на крик – и за двойки, и за баян.
Я даже ножик брал, приставлял к руке, но потом думаю…
Встал однажды рано. Первый урок – русский. Домашку не сделал. Блин! Мне двойка выходит. Опять на меня наорут все. Ой… По остальным предметам тоже. Ну, может, там по рисованию «хорошо», наверное. Ещё и на баян идти. Господи! Вернусь усталый – уроки делать. Когда же этот день кончится? А он ещё и не начался…
Сижу раздетый, в темноте, кровать разложена, постель тёплая; потрогаю деревянную спинку кровати, этот лак на фанере, эту родную щербинку. И когда ненавистный день пройдёт, коснусь снова. Впереди уже будет только желанная ночь. (Он говорил это, забыв обо мне. Я мысленно вторил ему.)
Пусть между прикосновениями быстро пролетит день.
Чтобы не видеть ничего.
Чтобы не слышать никого.
Чтобы скорее окутал сон – мой рай.
Чтобы, как свободный будто бы.
За этим прикосновением темнота… Хорошо. Это – точно награда. Но день не даёт дотянуться, отделяет начало от конца. Зачем промежуток между ними?
Чем такой «свет» – лучше всегда «тьма».
Каждое моё утро теперь начиналось одинаково…
Никому раньше я об этом не рассказывал. Не знаю, почему с вами разговорился?
В музыкальной школе я тогда учился третий год. Елена Степановна, учительница по баяну, постоянно придиралась, как ни приду. Мне казалось, что она так орёт и цепляется только ко мне.
Стол у неё деревянный, чем-то гремучим набит. Когда я играю, она задаёт постукиванием руки по столу верный ритм, но при этом от злости ударяет по нему так, что в столе всё подпрыгивает и громыхает. Я играю в другом темпе, она стучит изо всех сил, вроде бы подсказывает, хочет помочь, только я всё равно сбиваюсь.
Домой каждый раз тащусь в слезах. Приду. Дома никого. Мать ещё на работе. Сяду один в темноте и плачу.
