глубокими омутами, хранящими топляки морёного дуба и пудовых сомов. В пойменных заливных лугах сочный ковёр разнотравья; множество больших и маленьких озёр, заросших осокой и кувшинками; лесных речек с чистой водой и обилием разной рыбы, запасы которой каждый год пополняются весенним паводком.
Река эта – один из самых больших притоков Волги. И берега её тоже напоминают волжские: правый – горный, левый – луговой. Обрывистый берег местами разрезан глубокими ложбинами, выходящими на равнину.
Вот между двух таких оврагов, на крутом берегу Ветлуги, и приютилась наша деревня Анисимово. Именно здесь, в родной деревне отца, обосновались после венчания мои родители. Дед Павел, который во всём любил основательность, помог поднять им капитальный дом.
Вот в нём девятнадцатого апреля одна тысяча тридцать шестого года родился я – Костюнин Виктор Алексеевич.
* * * В колхоз отец записываться не стал. Слишком самостоятельный. Округа, как и всюду по стране, держалась на ораторах. Мой же отец деловит, но не словоохотлив – «не баюн», как подметила мать. Он выстроил рядом с домом свою кузницу, в надежде на взаимовыгодное сотрудничество с колхозом. «Лавочку» приказали «немедля прикрыть!».
Остатки кузницы долго ещё стояли на краю деревни, в назидание всем остальным, пока не сгнили окончательно.
А, нечего…
Отцу не пришлось раздумывать, куда дальше (теперь за всех думали наготово). По линии военкомата его направили в Горький на курсы шофёров. На район, в леспромхоз, выделяют шесть новых лесовозов – нужны водители.
Он часто в длительных рейсах. Из отдалённых лесопунктов привозит гостинцы. В ОРСе их большой выбор: от колбасы до советского шампанского. С тех пор у меня в памяти осталось (память знает, что хранить): под детской кроваткой целый ящик конфет в полной моей власти.
Разговоров о колхозе родители избегают: там, сколько ни заработай, – всё отберут, а здесь САМИ платят.
Стыдно признаться: мой отец оказался политически близоруким. Всю жизнь сбивала его с верного пути врождённая хозяйская жилка.
Сгубила она и деда Павла. Дед, видишь ли, не соглашался отдавать свою скотину в колхоз. Его, конечно, взяли и расстреляли.
– Лишь бы не было войны, – отрешённо причитала моя мать.
Но её молитвы не помогли.
Двадцать второе июня сорок первого года.
Жизнь не перестраивалась – беспощадно ломалась.
Всеобщая мобилизация!
Лесовоз отца срочно переоборудуют под перевозку новобранцев со всей округи до ближайшей железнодорожной станции. На машину ставят новый кузов, покрашенный зелёной краской, оборудуют скамейками. Борта оклеивают красочными плакатами армейского содержания. Машина и плакаты мне нравятся. Это уже не грязный лесовоз.
До станции сорок километров. Отец делает в сутки два рейса. Кроме его машины на маршруте ещё две. Домой приезжает поздно. С молчаливым вопросом смотрит на мать: нет ли повестки? – «Пока нет».
Но за этой маленькой бумажкой дело не станет. Через две недели принесли и её: «… явиться, при себе иметь…».
Советским Союзом руководили бессребреники.
Доброе слово, тёплая постель и… безграничная власть – вот, собственно и всё, чего они добивались. Как по карте переставляя игрушечных солдатиков, власть отправляла войска на захват то одной, то другой соседней страны.
А враг, по тайному сговору с которым Сталин делил земной шар, оказался вероломным.
Страна целую неделю ждала воззвания Верховного к народу! По этому поводу тётка Шура Антонова, старшая мамина сестра, даже сложила частушку:
Атаману на-ше-му,Вот так и по-па-ло-то.Ну и мать его ети,Не раскрывай хлеба-ло-то! Припевка неизменно исполнялась с лихим, радостным задором, будто воспевала долгожданную победу. Жила тётя Шура в районном центре – селе Варнавино. Её муж, дядя Саша, получил повестку одновременно с отцом, и теперь она оставалась одна с тремя детьми, мал мала меньше, на руках.
Этим вечером родители, приглушив свет лампы, пораньше уложили меня спать. Засыпая, я видел, как они сидели, нежно обнявшись.
Утром собирались второпях.
Едем к военкомату. Там перемешались призывники и провожающие. Где плач и причитания, где гармошка и плясовая. Отец передаёт машину своему напарнику Николаю Карпову – у того ещё нет повестки, но через неделю уйдёт и он. Мы стоим отдельной группой у деревянного забора, ждём команды. Отец рассеянно суёт мне в руки какую-то сладость и, не отрываясь, молча глядит на мать. Основное, видно, за ночь переговорили.
Мне пять лет. Я мало понимаю происходящее, однако надрывный плач взрослых тяжело давит. Дали команду: «По машинам!»
Вой усилился. На прощание последние, главные слова.
Призывники, с трудом освобождаясь от цепких рук жён и матерей, запрыгивают в кузов.
