не исчерпывалось.
У Сергея Довлатова в «Иностранке» появляется беспутный зеленый Лоло (на слух его нетрудно спутать с флоберовским Лулу, верно? — но только на слух!). Лоло одаряет присутствующих бездной экспрессии: «Шит, шит, шит, шит, фак, фак, фак, фак…» В репликах угадываются самые распространенные американские ругательства.
— Мне бы так владеть английским, — удивляется один из персонажей повести, Ефим Друкер, издатель.
Попугай — сумбурен. Любовник же главной героини «Иностранки», Рафаэль, — любвеобилен. Без этой антитезы — не обойтись. «Явился как-то, снимает брюки, а трусы в помаде, — рассказывает о Рафе слегка удрученная Маруся, героиня. — В моральном отношении Лоло на этом фоне — академик Сахаров. Он хоть не шляется по бабам…» Ну да. «Академик Сахаров» — не шляется. Он — улетает. Прогуляться. Героиня рыдает так, будто перехоронила всю свою родню. По улицам носятся «десятка три автомашин с зажженными фарами». Все ищут попугая. С трассы следуют какие-то смутные донесения. Например: «Босс! Я задержал его и посадил в багажник. Крупный говорящий попугай. Конкретно, говорит, что он — Моргулис…» В конце концов Маруся обнаруживает пропажу за портьерой — хвост обаятельного мерзавца наполовину выдран…
Этот, довлатовский, попугай — почти отечественный. Все-таки его написал русский автор (армяно- еврей) на русском языке. В нем поровну смеха и печали. В нем нет трагедии. Только драма. Запрятанная, как бриджи в сапоги, глубоко внутрь. Эмигрантская драма, возможно, взыскующая продолжения. Сиквела — где бы пернатого болтуна пытались переучить с иностранного на язык предков, а он бы оказался скверным школяром, зато патриотом страны постоянного проживания. Так сказать, ара-сторонник герметичности культуры.
Впрочем, один такой образчик (ара наизнанку) уже выпорхнул в мир из короткого рассказа Эфраима Севелы — «Попугай, говорящий на идиш». У него есть определенный градус родства с довлатовским Лоло. Только он, пожалуй, еще грустнее — при всей его комичности. Когда он произносит свои тоскливые тирады, позаимствованные из постулатов отошедшей в мир иной хозяйки, тирады, которые никто из присутствующих не понимает, к грусти добавлялся горький смех абсурда.
Этот замечательный рассказ заканчивается так:
«Старая зеленая птица потопталась серыми скрюченными лапами на перекладине и изрекла четко:
— Вей из мир! Вос хот геворн мит ди идн! (Горе мне! Что сталось с евреями!).
— Что? Что он такое говорит? — вскочила на четвереньки голая Барбара.
— Он говорит на идише, — сонно сказала с дивана Майра. — И, если я его поняла правильно, он сказал мало лестного о нас…»
Кстати, есть анекдот о неутомимом пернатом болтуне, обыгрывающий его, как выразился однажды Сергей Довлатов, «семитский профиль» и, следовательно, — национальную принадлежность.
На аукционе Сотби продают попугая, который будто бы может говорить на всех языках мира. Недоверчивые покупатели решают проверить — так ли это. Первым подходит англичанин: «Do you speek English?»
Попугай на чистом кокни отвечает: «Yes, of course!»
Далее следуют «тесты» французов, немцов, русских, чехов и т. д. Все остаются довольны.
Наконец подходит еврей: «Du freshen Idish?» (Ты говоришь на идиш?)
Попугай обиженно нахохливается: «Poc, kik al may nus!!!» (Поц, посмотри на мой нос!).
Если продолжать шутливую тональность, можно, видимо, заметить: сорок лет, потраченные Моисеем на вывод богоизбранного народа из египетского рабства, были и впрямь не напрасной тратой сил. Моисей заодно «вывел» самую разумную птицу. Одна странность: в Библии, как утверждают знатоки, попугай почему-то не встречается. Правда, по мнению других знатоков, именно Библия четко говорит о том, что попугаи, слоны и шимпанзе были сотворены как отдельные виды животных. А это — уже что-то…
«Ну, — как изъяснялся другой попка, мультяшный Иннокентий, тот, что уж вовсе наш, «в доску», — после такого дождя жди хорошего отела». В смысле — самое время нарушить языковые и национальные границы. И хоть вполглаза да взглянуть на «импортных» попугаев, обосновавшихся в XX-м веке. Благо таковых хватает.
5
С миной безразличия оставим «лжесвидетельствующего попугая» из одноименного детектива Эрла Стенли Гарднера вездесущему сыщику Перри Мейсону (уж этому-то можно довериться, этот — Бог и тираж свидетели! — справится).
Почти с досадой пролистнем историю похищения другой «почтенной птицы», по прозвищу Эль- Кордоба. Она написана мастерской рукой Рэя Брэдбери, и с ней в самом деле жаль расставаться. Шутка ли! Эль-Кордоба, обитавший в клетке прямо на стойке бара «Куба либре», по утверждению автора, был собеседником самого Хемингуэя! «Все время, пока Папа (так все знакомые называли создателя «Старика и моря» — Ю.Б.) жил в Финка-Вихия, он был знаком с попугаем и разговаривал с ним, а попугай разговаривал с Папой. Шли годы, и люди начали поговаривать, что Хемингуэй стал говорить как попугай, другие же утверждали, напротив, что попугай научился разговаривать как он! Обычно Папа выстраивал на прилавке стаканы с выпивкой, садился рядом с клеткой и завязывал с птицей интереснейший разговор, какой только вам приходилось слышать, и так продолжалось четыре ночи подряд. К концу второго года этот попугай знал о Хэме, Томасе Вулфе и Шервуде Андерсоне больше, чем Гертруда Стайн… Иногда, по большой просьбе, попугай мог выдать: «Были этот старик, и этот мальчик, и эта лодка, и это море, и эта большая рыба в море…» А потом неторопливо заедал это крекером». Ходили слухи, что «эта птица сохранила в своей памяти последний, самый великий и не перенесенный на бумагу роман Папы». Черно-зеленого Эль-Кордобу украл некто Шелли Капон — «он один из всех писателей в мире ненавидел Папу» («один из всех» — конечно же, изящное преувеличение, которое легче проглотить, чем опровергнуть). Шелли Капоном владели одновременно два желания — сварганить из «дичи в соусе карри, нашпигованной диким рисом», славный ужин и заработать на попугае деньги. Много денег. Но проходимцу это не удалось. Его планы разрушил рассказчик. Точно заправский гангстер, угрожая, что свернет птице шею, он унес попугая с собой. И чтобы замести следы и обмануть кубинскую таможню, он «загримировал» Эль-Кордобу сапожной ваксой и выучил произносить слово «Nevermore». Так попугай Хеминуэя стал вороном Эдгара По.
Вы спросите: существовал ли Эль-Кордоба на самом деле? Кто ж его знает. В книге Норберто Фуэнтоса «Хемингуэй на Кубе», которую я не так давно перелистал, мне не удалось обнаружить даже название — «Куба либре» (впору воскликнуть: ну естественно! Брэдбери есть Брэдбери…). Описана лишь знаменитая «Флоридита» — другой бар, в уголке которого любил бражничать с компанией писатель. После присуждения ему Нобелевской премии этот уголок друзья оснастили его бюстом. И позже, в течение нескольких лет, официанты и администрация заведения запрещали клиентам садиться на табурет Хемингуэя, стоявший прямо под скульптурой. Тем, кто сюда заходит, бронзовая надпись на стойке бара по-прежнему сообщает, что «Флоридита» является «колыбелью «дайкири» — коктейля (из рома, лайма и сахара), который жаловал Папа. С одной, правда, оговоркой: он предпочитал обходиться без сахара, зато плескал в ароматную смесь грейпфрутового сока и добавлял чуть ликера мараскино. Этот вариант дайкири стали потом называть Hemingway Special. Стены «Флоридиты» хранят (или, по крайней мере, должны хранить) и еще одну память — о знаменитой проститутке, Умнице Леопольдине, ставшей прообразом Умницы Лил в «Островах в океане». По воспоминаниям очевидцев, она была «очень элегантной, тонкой и умной мулаткой». В конце 50-х она умерла от рака, и только один человек взял на себя расходы по ее похоронам. Догадались — кто? «Этот единственный человек, проводивший ее в последний путь к могиле, был пожилым американцем в гуаябере (т. е. в кубинской рубашке навыпуск, чей шик — в накладных карманах — Ю.Б.) с короткими рукавами, с седой бородой, в огромных макасинах и развевающихся как флаг брюках…»
…И никакого попугая Эль-Кордобы…
Ну и неважно, и Бог с ним!..
