Странно, но Петр ощутил, как где-то глубоко в груди неприятно кольнуло. Тоже ревность? Смешно. И никакого йода.
— Сколько раз я повторял вам, люди, чтобы вы не называли меня Учителем. Иоанн шел сквозь толпу, легко касаясь ладонями голов, лиц, рук. — Сколько раз я повторял вам, что Учитель грядет к нам и приход Его будет неожиданным, но скорым, я чувствую, чувствую Его шаги. Я лишь предтеча Учителя, я очищаю души ваши в воде на покаяние, но идущий следом сильнее меня…
Петр прекрасно понимал, давным-давно убедился, что слова евангелистов, вложенные ими в уста персонажей Святой Истории, не суть точны, куда как условны. Они — литература, не более того. Но, помня наизусть все тексты Нового Завета, он невольно оценил почти точную цитату из Матфея, произнесенную сейчас Иоанном: «Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня…» так запомнил Петр русский перевод. И отметил тут же: Иоанн не произнес — не захотел? не подумал? в голову не пришло? — финала цитаты: «…я недостоин понести обувь его».
К чему он ведет? Что за свою игру затеял?
Петр всерьез начинал опасаться. Месяц он не видел ученика — тот здорово изменился, внутренне изменился. Впрочем, бессмысленное добавление: никаких внешних проявлений чувств Иоанн себе давно не позволял.
В лучах не по-январски теплого солнца Иоанн и вправду выглядел больше чем просто Предтечей. Высокий, вровень с Петром, а у того законные метр восемьдесят восемь, широкоплечий, бронзоволицый и бронзовотелый, несмотря на январь солнце днем в горах хорошо поджаривает, мускулистый, скорее даже накачанный тяжелая работа в обители действует на мускулатуру не хуже силовых тренажеров, когда-то темноволосый, а сейчас — посветлевшие длинные волосы, тоже светлая борода, узкое точеное, как из камня, лицо, ярко-голубые, взлетевшие к вискам глаза. И яростная — почти на крике! — речь.
— Я очищаю вас в воде, а Он будет очищать вас духом и огнем, ибо вслед за водой всегда приходит огонь, который сжигает наши сердца верой в Бога и ненавистью к врагам Его. И только сильные духом выдержат силу этого огня. Знайте: Он соберет пшеницу Свою в житницу Свою, а пустую солому уничтожит огонь, который Он зажжет в ваших душах…
Петр впервые слушал проповедь Иоанна, одновременно восхищался и недоумевал. Восхищался великолепной лексикой, яростным темпом, идущей изнутри силой убеждения, чеканной простотой формулировок, истинно библейской простотой. И одновременно недоумевал: откуда Иоанн взял эти библейские формулировки. Ну не прочел же он Евангелие от Матфея, чушь, чушь!.. Или все же они, эти канонические формулировки, не были сочинены евангелистами, но были услышаны ими?..
И поневоле — в Службе осудили бы его за намеренную провокацию ведомого, вырвалось у Петра, как у одного из толпы:
— Почему ты говоришь, что несущий дух и огонь идет следом за тобой? Если это так, то ты — первый, ты…
Иоанн медленно-медленно — словно рапидом снятый эпизод — повернул к Петру лицо. Солнце висело точно над его головой, золотом подсвечивая волосы, а лицо было в тени, почти не видно лица. Может быть, так и возникла у иконописцев идея нимба, машинально и отстранение подумал Петр.
— Зачем ты спросил меня об этом, книжник? — Иоанн, прервав проповедь, обращался к Петру, но никто не возроптал, все слушали, сочтя это естественным продолжением проповеди, говоря современно Петру — этаким ораторским ходом. — Не тебе о том судить, потому что вижу: ты знаешь больше, чем спрашиваешь. Тогда зачем спрашивать? Тебе ведомо тайное, книжник, ты пришел проверить меня. Но я умею прочесть твои мысли, а ты мои — нет. И я скажу тебе то, что должен сказать, что ты — и, быть может, люди, пришедшие в долину Ярдена, чтобы очистить с себя грехи земные и посвятить души Богу единому, — что ты и они хотите услышать от меня, от всего лишь Предтечи. Да, я не ошибся, несущий дух и огонь идет следом за мной, но он есть Муж, который давно стал впереди меня, потому что Он был прежде меня. Я удовлетворил тебя, книжник?
Он не стал дожидаться ответа Петра, сбросил с себя давно развязанное, распахнутое черное покрывало, оставшись в белой набедренной повязке и в легких кожаных сандалиях, и вошел по пояс в воду.
Петр невольно внутренне содрогнулся: вряд ли температура воды в Иордане превышала сейчас десять градусов.
Но люди привычно — вот вам вневременная странность! — выстроившись в очередь, легко, не страшась и, похоже, не ощущая холода, входили в реку, не снимая одежд, покорно склоняли головы перед Иоанном, а он медленно проводил пальцами по лицам — от лба до подбородка, и безжалостно, трижды каждого, окунал в воду с головой.
Петр сел под невысокой пальмой, закрыл глаза. Если оценивать со стороны этот неожиданный или, точнее, не ожидаемый Петром эпизод, судить его… ну, скажем, по правилам бокса, по вечным правилам какого-то древнего маркиза Куинсберри, то Иоанн выиграл его. И не по очкам — нокаутом. Начисто. Петр лежит и отдыхает.
Господи, опять неожиданно — ну все сегодня не по замыслу! — взмолился Петр, помоги понять человека. Я же — Мастер! Я же из невесть какого века прибыл сюда на замечательной машине времени, я же умнее, опытнее и мудрее всех их, вместе взятых. А он, этот вчерашний уличный воришка, оказался мне не по зубам. А если завтра то же случится с главным объектом? Нет, нет, сам себя оборвал, там этого быть не может, там — психо-матрица, процесс управляем по определению, хотя тоже сложностей — навалом. Но здесь Предтечу создал он сам, Петр-Мастер, он вложил в него то, что хотел, что мог, что замышлял, тогда откуда взялось остальное? Да черт бы с ним, с остальным! С какого такого ляда он дословно шпарит Евангелие от Иоанна? Да еще вроде показывает Петру, что знает, что тот знает, откуда цитаты, да простится Мастеру столь неловкий литературный оборот.
Он пишет рукопись? Какую рукопись? С какой стати? Никакой книги Креститель не написал, она даже в апокрифах неизвестна! Логично предположить то, что уже предположил: смысл фраз, касающихся истории Крещения и попавших в синоптические тексты, — точен, евангелисты знали его из одного источника и практически одинаково повторили в своих евангелиях. Логично, логично, а все нелогичное, вздорное, не вписывающееся в запрограммированную в двадцать втором веке на основании — вот ведь парадокс сродни бреду! — документов первого-второго, все это, мешающее делу — прочь, прочь!
Легко сказать, однако…
Посвящение продолжалось уже больше часа. Петр малость замерз, сидя под деревом на холодной — уж ненамного теплее того кумранского камня! — земле. А Иоанну, казалось, — хоть бы что! Он работал истово, как — знал Петр — делал в жизни все. Он верил в то, что делал, он видел, что нужен людям, ежедневно толпами приходящим в долину Иордана, что их и впрямь становится с каждым днем больше и что явление Мессии — хочет он того или нет! — состоится вот-вот: иначе с чего бы Петр вернулся так неожиданно, А вообще-то для него, для Иоанна, — всегда неожиданно. Петр не, предупреждал его о своих приходах. Да никого он не предупреждал, не считал нужным.
Случайна ли оговорка, думал Петр: «хочет он того или нет»? И сам себе отвечал: нет, не случайна. Иоанн — паранорм, он чувствует неизмеримо сильнее любого нормального человека, а стало быть, он ловит не сказанное Петром, даже не помысленное, хранимое в подсознании. Все предыдущие — многолетние для Иоанна — беседы о его миссии, о его предназначении явить миру осязаемую веру в давно ожидаемое явление Машиаха, обрести славу Предтечи и Посвящением — Крещением оно станет потом, после креста! — заставить людей измениться нравственно, — все эти разговоры — летними, осенними, зимними, весенними ночами в горах Кумрана, а до того — в Вифлееме, в доме родителей, — надежно и прочно определили и построили судьбу Иоанна. Казалось Петру и его начальству — без сбоев, ан нет, явные сбои!..
Иоанн рвется на откровенный и, не исключено, чрезвычайно важный для него разговор. Отлично! Петр готов к нему. Как всегда. Хотя и не ведает, о чем он пойдет…
В стороне от брода, от места Посвящения, стояла палаточка, сложенная из козьих шкур. В ней ночевал Иоанн, когда не возвращался в Кумранскую обитель, коротал темное время суток. Поодаль, метрах в двухстах, грудились еще подобные палатки. Их сложили паломники: кто-то для себя — сначала, а потом они остались для всех, кто не успел очиститься днем и должен был дождаться нового утра. Впрочем, знал Петр, были и такие, кто просто жил здесь постоянно — в терпеливом ожидании обещанного прихода
