Жрать тебе всё одно не положено до утра. Спи. А срок придёт — проснёшься.
И вполне натурально захрапел. Как выключился из дня и включился в ночь.
— Почему Каин? — спросил вслух Чернов. Просто так спросил, ответа ни от кого не ждал. Да и не получил бы: все кругом активно следовали частному совету очкарика, имени которого Чернов так и не выяснил. Подтянулся на руках, лёг на жёсткую кровать, подумал: а и впрямь не стоит зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы. Тюрьма — вот она. Странно, что достала она Чернова в тридевятом ПВ, в непонятном МВП, а в своём ПВ — Бог миловал. А здесь Сущий достал. Хотя он — един и неделим, но характер его в разных ПВ проявляется ну о-очень по-разному… А что до сумы… Почему-то думал: будет и сума. Всё будет, грустно думал Чернов, глядя в близкий тюремный потолок с вулканическими трещинами на старой побелке. Этот отстойник — или что это? — никакой не конец Пути, а самое начало. Семечки пока. Дальше будет «кручее и кручее», права соседская девочка…
А тут и впрямь загремели в дверях замки, открылась дверь, кто-то — чёрный силуэт на фоне ярко освещённого квадрата — гаркнул:
— Отбой! Всем спать!
И закрылась дверь с тем же гадким лязгом.
Тихо было в камере. Очень законопослушны преступники в здешней тюряге, сказано: «Отбой!» — значит надо лечь и притихнуть до подъёма. Опять-таки, если судить по русским боевикам, в российских тюрьмах после отбоя самая жизнь и начиналась — иной раз до смерти. До чьей-то. А тут… За что их-то сюда повязали? Тихие мирные граждане, сопят-похрапывают в подушки…
Снизу свистяще прошептали:
— Не спишь?
Чернов свесил с койки голову. Очкарик смотрел на него сквозь толстые линзы.
— Не сплю.
— Тогда слезай и — мордой в пол. Не отползай от койки больше чем на десять сантиметров: засекут. Торопись. Следующая проверка — через час.
Чернов послушался, хотя не понял, куда он должен торопиться — это в замкнутой со всех сторон камере-то. Аккуратно, стараясь стать плоским, как бумажный человек, сполз вниз, Следом нырнул под шконку очкарик, улёгся рядом с ним.
— Зачем это всё? — всё же поинтересовался Чернов.
— Уйти хочешь? — вопросом на вопрос, по-прежнему еле слышно.
— А ты?
— Не обо мне речь. О тебе. Если уходить, то сейчас.
— Как? Куда?
— Ползи за мной. В армии был?
— На сборах был. Ну, почти что в армии… — Не объяснять же чужаку, что есть сборы. — Но ползать по-пластунски умею… — произнёс термин по-русски, автоматически перевёл на английский: — Yes, I can crawl on my patient belly.
— Да не старайся ты. Я знаю твой язык. Ползи за мной, голову не поднимай. Лучи идут над полом.
— Их же не видно.
— Не обязательно видеть, достаточно знать. Ползи, не болтай. Ты должен уйти до утра — Путь не ждёт. А мне ещё рассказать тебе кое о чём надо.
Чернов лежал мордой в пол, поэтому не совершил обычное для себя в этих треклятых ПВ действие — не встал столбом. А жутко хотелось. Откуда очкарик знает про Путь? Или…
— Или, — очкарик словно подслушал его мысли, — куда б ты ещё мог залететь, кроме тюрьмы, если я — здесь?
— А кто ты?
— Ты разве не понял? Ну, парень, и чего в тебе Сущий нашёл? Дубина дубиной, даром что здоровый как лось… Зрячий я, Зрячий. Как ты любишь говорить: с прописной буквы…
Глава восьмая
ЦЕНТР
Описывать путь пластунов под койками — неблагодарное дело. Вспомнив о воинских сборах, Чернов преувеличил свои таланты: чем дальше во времени, тем больше память человеческая склонна приукрашивать минувшее. В молодости, как известно, и небо голубее, и трава зеленее. И Чернов в молодости, оказывается, ползал, как гюрза. Сущий ему судья. Тем более что и сейчас дополз, не развалился, хотя натёр себе всё, что натирается: пол был сложен из плохо оструганных досок, а камера оказалась достаточно просторной. Антигравитация, царящая в Парке, сюда не доставала. Джексонвилль — город контрастов…
Люк обнаружился в дальнем углу под койкой, на которой демонстративно громко храпел некто. Складывалось впечатление, что сокамерники дружно играли (добровольно или Зрячий тут был в авторитете, Чернов не ведал…) в детскую игру «ничего не вижу, ничего не слышу», храпели, свистели, сопели, старательно не замечали ползущих по полу братанов.
Братаны притормозили в углу, «очкарик» шепнул Чернову:
— Помоги.
Зацепили пальцами края люка, приподняли его, переложили рядышком, стараясь не уронить, не звякнуть. Нелёгкая работа — лёжа-то…
— За мной. — Зрячий нырнул в люк ногами вперёд и беззвучно исчез, будто полетел куда-то в пустоту и лететь ему предстояло долго.
Чернов осторожно — по-прежнему лёжа на пузе — спустил в люк ноги и нежданно нащупал ступеньку. Значит, не бездна, подумал обрадованно, значит, летать не придётся, и начал спускаться, держась руками за холодный и почему-то липкий на ощупь металл. Тьма в колодце — а что ещё это было, если не колодец? — стояла египетская.
Спуск затянулся. Похоже, они спускались до самого низа, откуда Чернова поднимали на лифте, и даже много ниже — по вентиляционной шахте или коммуникационному коллектору. Скорее, второе, поскольку никакого движения воздуха Чернов не ощущал. Он тупо считал ступени и насчитал более сотни, сбился, чертыхнулся про себя, но тут как раз почувствовал под ногой пол, встал прочно. Невидимый Зрячий взял его за руку, потянул за собой. Сказал:
— Пригнись.
— Что это? — спросил Чернов. — Преисподняя?
— В каком-то смысле, в каком-то смысле, — рассеянно повторил Зрячий, осторожно двигаясь вперёд и ведя Чернова за руку, как слепого.
Чернов и верно ни фига не видел, глаза не обвыклись в полном мраке преисподней. Но и Зрячий, похоже, особо зрячим не был: шёл буквально по стеночке. То ли опасался препятствий на пути, то ли точно знал, куда ведёт стенка. Говорил уже не шёпотом, но вполголоса.
— А грешники в этой преисподней имеются? — Чернов бодрился, пытался дурацкой шуткой разрядить напряжённость, которая, казалось, сгустила воздух, мешала идти.
— Все мы — грешники, — опять рассеянно ответил Зрячий, как отмахнулся от вопроса. Но вдруг решил чуток прояснить: — Когда для нас приходит время наказаний.
И ничего на самом деле не прояснил. То, что лично он — грешник, Чернов не сомневался. Но пришло ли для него время наказаний — это бабушка надвое сказала.
Они шли в темноте довольно долго. Зрячий вёл Бегуна уверенно, будто всё же ходил когда-то этим маршрутом, да и зрение волей-неволей адаптировалось к египетской тьме. Чернов различал какие-то трубы или кабели, во множестве проложенные по стенам. По одной такой трубе Зрячий постоянно бежал пальцами: то ли наугад её выбрал, то ли именно она и шла, куда следовало добраться. А в стенах туннеля через равные промежутки справа и слева возникали боковые проходы, ещё более узкие и низкие, чем
