голубой, рубахи, просторные штаны, сандалии. Жара в городе. Не тропическая, но — всё же.
Но что удивляло — это молчание толпы. Только шарканье ног по каменному тротуару, только грохот колёс и цокот копыт по мостовой, и — ни единого слова вслух. Даже когда Чернов добрался до рыночка и протискивался среди покупателей, то поразился: торговля шла молча. Продавцы молча накладывали в полотняные сумки фрукты и овощи, покупатели молча передавали им какие-то местные монетки, по виду — медные или бронзовые. Малые детишки, уцепившиеся за подолы мам, молча таращили по сторонам глазёнки.
Засмотревшись, Чернов налетел на кого-то, машинально бросил — на сей раз на древнееврейском:
— Не держи зла, добрый человек.
И услышал в ответ:
— Бегун, неужели — ты?
Вгляделся: перед ним был Асав. Одновременно — растерянный и обрадованный. Чернов ухватил его за руку, потащил из толпы в сторону, прижал к стене, шёпотом спросил:
— Почему они молчат?
И получил в ответ:
— Здесь вообще никто не говорит.
— Немые, что ли?
— Не знаю, Бегун. Немые объясняются пальцами. А эти — ничем.
Телепатия? Не исключено. Но всякий телепат, по разумению Чернова, должен уметь общаться с нетелепатом. И тут же опроверг себя: а если это — мир Телепатов, то зачем им речь? Зачем язык? Он просто не мог возникнуть — за ненадобностью. Он не нужен в этом мире. Здесь нет нетелепатов. Они с Асавом — первые.
— А где все? — спросил по-прежнему шёпотом.
— Не знаю, — сказал Асав и шмыгнул носом. — Я — здесь. Моя жена Мира — здесь. Мои дети — тоже. И дом мой стоит через три улицы отсюда. Так стоит, как будто он всегда здесь стоял. А больше никого из наших нет.
Глава двадцать пятая
МУРАВЕЙНИК
Один дом здесь, а где остальные? И каким образом этот один дом встроился в старый и отлаженный механизм «города у реки», города немых?
— Пошли к тебе, — распорядился Чернов.
Дорога не заняла много времени. Потолкались в безмолвной толпе на нескольких улицах, по коим шли, и оказались перед типичным вефильским строением (Чернов не помнил конкретно дома Асава) — двухэтажным, низеньким, тесным, грязно-белым, битым ветрами, дождями и смерчами, огороженным едва ли полуметровой по высоте сплошной каменной оградой. Домик этот с забором не встроился, а буквально втиснулся, причём чрезвычайно точно, в единственно свободное на улице пространство между двумя четырёхэтажными домами, тоже белокаменными, но, как и почти все в городе, разукрашенными цветными орнаментами вокруг окон, дверей или просто на чистых стенах. Смотрелся домик Асава, конечно, чужеродно, но никто из идущих мимо — а народу на всех улицах была тьма-тьмущая, будто его, наконец, откуда-то выпустили и приказали: гуляй, рванина! — никто из жителей не обращал ни малейшего внимания на невесть каким ветром занесённый сюда дом, быть может даже заменивший собою другой, который стоял здесь прежде.
Как такое могло случиться, Чернов не догадывался, но и не удивлялся случившемуся: что вижу, рассуждал, то существует, а причины — это к Высшим Силам. Другой вопрос его волновал: где остальные вефильские строения, не говоря уж об их жителях? Сказано было: Вефиль — в городе. Где — в городе? Что он, частями, что ли, сюда перенёсся: дом на одной улице, другой дом — на другой и так далее? Вефиль — городок, конечно, небольшой, но всё ж заметный. Куда могли уместиться его дома, палисадники, кактусы- кипарисы, овцы-козы. Храм, наконец, с портретом Бегуна? Город немых (назвал его так Чернов и решил не менять термина: настоящего-то имени города он всё равно не ведал и узнать у молчащих не мог…), «город у реки» был тесным, кучным, напоминающим, как теперь видел Чернов, не русские старые, всё-таки разлапистые города, а европейские, тесные: дом к дому, стена к стене, крыша к крыше. Сколько зданий в Вефиле? Сто? Двести?.. Что-то вроде этого. «Город у реки» много больше. Но даже в большом городе вдруг и ниоткуда взявшиеся двести строений вызвали если бы и не панику у горожан, то по крайней мере лёгкое удивление. Логично? А вот и нет! Никто в этом немом граде ничему не удивляется. Исключение: мальчишка, услышавший от Чернова человеческую речь и в явном страхе исчезнувший.
А вот, кстати, идея! Выйти на улицу и заорать в голос. Что заорать? Вот уж не имеет значения! Слова, слова, слова, как говаривал датский принц. Что сделает местный люд, услышавший (так, так!) чле-но-раз- дель-ну-ю речь? Сойдёт с ума? Уйдёт в бега?.. Что-то Чернова на старые песни повело, не к добру это. А идея богатая, стоит попробовать…
— Вот что, Асав, — решился Чернов, — ты, брат, посиди дома, носа на улицу не показывай, детей и жену никуда не выпускай. А я пойду в город — поговорю с людьми: может быть, кто-то что-то знает…
— С кем поговоришь? — с недоумением спросил Асав. — Там же все немые.
Вот и ещё раз подтверждение, с весёлой злостью подумал Чернов, там, то есть в городе, все, как видно, дали обет молчания. Даже Асав это понял… Или сей обет был навязан им с самого верха?.. Идти и орать, а тем более о чём-то спрашивать смысла не было. Но уж раз заявил намерение…
— Так не глухие же… Сказано в Книге; «Имеющий уши да слышит»…
Никто ему на сей раз цитату не нашёптывал, сам вспомнил хорошо знаемое. Хотя и предполагал: ох, не обязательно цитата верна буквально! Коли вышеназванные уши вышеназванных «имеющих» никогда не слышали человеческой речи, если здешняя телепатия предполагает обмен образами, а не терминами, а терминов для образов просто-напросто не существует, то услышать они услышат, а понять — не поймут.
Впрочем, механизма телепатии Чернов не знал, поскольку в его земном нынешнем мире никакой телепатии всерьёз не существовало, а всякие доморощенные энтузиасты, там и сям возникающие, дружно разоблачались прагматиками из массмедиа.
Конечно, никого ни о чём он спрашивать не решился: не представлял, какая может быть реакция на звук человеческой речи. Опыт с мальцом прошёл без последствий — так то малец! А как среагируют взрослые, да ещё физически сильные, — Сущий ведает. Да ещё о местных правилах поведения Чернов ничего не знал. Короче, шёл молча, посматривал по сторонам, сворачивал налево, сворачивал направо и вдруг наткнулся на очередной вефильский дом. Ну, точно вефильский: тоже двухэтажный, тоже грязно- белый, опять с оградкой и ещё — с мясистым кактусом у входа, тоже проникшим из одного ПВ в другое.
Было б дело в самом Вефиле, покричал бы. А так — подошёл к двери, стукнул деликатно, приоткрыл, втиснулся… И сразу — реакция сработала! — перехватил руку с зажатой в ней деревянной киянкой. Перехватил, выкрутил резко, другой рукой блокировал нападавшего за горло.
— Отпусти, Бегун, — прохрипел придавленный нападавший.
Он понял, на кого напал. Не на того.
Чернов отпустил. Перед ним стоял, потирая горло, бондарь из Вефиля. Чернов его помнил, но имени не знал — не доводилось общаться. Сзади в комнате маячили женщина, жена, и две разновозрастные девочки, дочки.
— Что ж ты на своих нападаешь? — укоризненно спросил Чернов.
— Откуда я знаю, кто сюда ломится, — мрачно сообщил, бондарь. — Может, тать какой… Ты же с улицы, Бегун. Ты же видел, что там за люди…
— Люди как люди.
— Не как люди! Они молчат, как немые, как рыбы. Они не смотрят в глаза. А когда я стал спрашивать, что это за город, все шарахались от меня — хорошо, что не били. Лица у них были… — Не договорил, махнул
