— Вы где будете ночевать?— осторожно спросил он постоянно находящегося рядом со своим горем мужчину.
Тот не отвечал. Стоящий неподалеку молоденький паренек тихо поманил Виктора в сторону.
— Там его жена,— парень отвернулся,— моя мама. Ее неделю назад... В общем, она погибла.
Их близкие тихо стояли в сторонке, смотрели на офицеров, ничего не прося и ни в чем не обвиняя. Это была их беда. Они никому ее не навязывали. Да ее все и избегали. У каждого своего горя было в избытке. На чужое уже никто не откликался. Души всех были переполнены. Лишнее туда просто не вмещалось.
...А вечером мужика прорвало. Он скреб ногтями по наглухо заколоченной деревянной крышке, все пытаясь прорваться к жене. Что-то невразумительное нес и все выл: 'Ы-ы-ы...' Его, пытаясь оторвать, возили вместе с женой по всему ангару. Он орал: 'Уйди-и-и, гад, уйди-и-и'. И, иссякая в вое, как в последнем усилии, вдруг начал бить офицеров, хрипя: 'А вы, почему живые... Почему вы ходите... Почему??' Вдруг мужик враз осел, посерел. Теперь близкие стали орать на ребят: 'Уйдите, проваливайте отсюда...'
Возвращаясь в общагу, офицеры перессорились до драки. Полчаса сцеплялись и разнимали друг друга. Зашедшегося в истерике Сашку связали, положив на пол. Он все рвался убить этого мужика, крича: 'Я-то тут при чем?! Я войну видел! Меня в Афгане так не кляли...' Досталось и прибежавшему патрулю. Потом Сашка плакал навзрыд, как ребенок. Ехали набок ртом и все вместе с ним сидящие. Потом Сашку неуклюже веселили, наливали спирт, чем-то закусывали. Все было дрянно, не по-людски и не по- русски.
По телеку Михаил Сергеевич витиевато рассказывал о новых путях. Потом была 'Песня-88'.
Время — целитель
Утром будят всегда не вовремя. Пришедший от Славки старлей Ренат Игматуллин позволил Виктору поспать еще одну минуту.
— Незваный гость хуже татарина,— пробормотал Витька спросонья, но тут же сообразив, что ляпнул что-то не то, залез под одеяло. Пословица серьезно осложнила его положение. Ренат неспешно перевернул кровать. Сидя на полу с матрасом на спине, Виктор, как из шалаша, исправил ситуацию:
— Ладно, незваный гость лучше татарина!..
Сегодня у них был выклянченный выходной. Теплый Каспий освежал скомканные Карабахом мозги. Местный Бродвей был полупустой. Сидевший у бордюра малыш, уйдя в свой мир, созерцал процесс купания двух воробьев. Забытая им сетка с хлебом лежала рядом в той же луже. Виктор с Ренатом шли в гости к своему сослуживцу по Афгану Косте Никольскому. Там, на войне, Костя был снайпером, снайпером- гастролером. То есть был прикомандирован к 'Чайке' из другой части и, исходя из профессиональных соображений, не задерживался дольше одного месяца ни на одной из четырех баз. У него был свой стиль работы, своя 'клиентура'. Стрелком он был высококлассным и никогда без зарубок на прикладе не возвращался. Для любого времени года, суток и часа у него была своя экипировка, которую он готовил настолько талантливо, что если бы существовала фирма 'Снайпер и К', она была бы лидером этого направления. Это был весьма странный человек. При его безупречном мастерстве — мог попасть белке в глаз ночью с завязанными глазами — его не очень уважали. Даже, точнее сказать, не уважали совсем. Костя очень любил убивать. Его такое желание как-то неуловимо, даже в Безбожное время, не стыковалось с профессиональным предназначением других мужиков. Они тоже убивали, но причины этих поступков и последующие осмысления расходились с Костиными на 180°.
Однажды он вернулся 'пустой'. Нет, не промахнулся, а просто 'дух' не появился. Костя весь вечер был злым. Не оттого, что допустил профессиональную ошибку, а оттого, что не убил вообще. Он долго охотился за 'духовским' снайпером, работавшим по гарнизону с одной из четырех рядом находящихся мечетей. Костю сюда впервые вызвали именно из-за этого. Стало невозможно ходить из-за этих обстрелов, даже днем в туалет — ждали ночи. А если уж прижмет, то в ямку за безопасной стеной. Самое сложное было в том, что снайпер работал в минуты заунывного мусульманского пения. Это была неподдающаяся, до невозможного осмысления, охота человека за человеком. Той промозглой осенью Костя исчезал бесшумно и появлялся так, что никто не мог засечь это время. Он высох, сутками молчал или просто лежал не шелохнувшись, отвернувшись к стене. В гарнизоне 'духом'-снайпером были убиты уже три солдата и офицер. У народа при встрече с Костей замелькала тень недоброго вопроса: 'Когда?..'.
При гибели четвертого мужики кучкой зашли к нему в комнату и встали в дверях. Костя как всегда лежал к ним спиной.
— Костя, очнись! Давай поговорим. Может, куда врезать надо?
— В прошлый раз что-то такое было, так подняли одну 24-ку, 'объяснили' двумя заходами, что так делать нельзя — молчали до сих пор.
Костя не шевелился.
— Мы понимаем, что это мечеть,— пытались продолжить разговор мужики.
— Да долго валяться-то будешь?— пришедшие не на шутку завелись.
— Тьфу,— они плюнули в его сторону и грохнули дверью.
С этой ночи снайпер 'загулял'. Двое суток не вредили и с мечети. Его иногда как будто замечали мелькнувшей тенью и вновь замершего на долгие часы и слившегося с местностью настолько, что часовые, знавшие о нем, порой чуть не наступали на него. Ребят разъедало любопытство и зудело нестерпимое желание хоть покосить взглядом на необычную 'романтическую' работу. Но их настолько вразумительно ранее пресекли в этом плане соответствующие структуры, что солдатик, скользнув мимо в зигзагообразном окопе, делал все, чтобы выглядеть естественно безразличным. А на третьи сутки в шесть утра в гарнизон бесшумно скользнул счастливый Костя. Без стука, с нехорошим торжеством и наслаждением вошел в модуль к тем мужикам и, бросив на стол окровавленную зеленую повязку, демонстративно сделав надрез на прикладе своей винтовки, плюнул, как они в прошлый раз, и вышел. Снайпер от Бога в начале, в ту секунду он перестал быть им. Никогда не занимаясь такими штучками, он вдруг сам придумал их — стал за деньги стрелять 'на спор'.
Однажды в организованной им пьянке он 'отстрелял' весь небогатый финансовый запас у трех человек. Мужики, наутро осознав свои грехи, всерьез расстроились. Костя же нахально и искренне радовался. И окончательно отошел от сердца полка. А дня через три улетел. Его никто не провожал, а при случайном прощании с глядящими через его голову сослуживцами, получил пожимающее плечами: 'Ну, будь'. А коли будь, то и забудь. Исчез из памяти вместе с оторвавшейся от ВПП вертушкой.
Виктор неожиданно встретил его здесь. Время выскоблило капризы и нежелание встречаться. Не до того. Афган своей памятью сблизил их опять. Да вообще русская кровь не злопамятна. Есть у нее живой источник, называется Смирение. Изменился и Костя. Видимо, он немало побродил по себе, слушая убедительный вразумляющий шепот души и сердца. Мужики сидели долго. Много говорили. Много молчали. Фронтовое молчание порой ценнее мирского разговора. Очнулись от игрового шума пятилетнего Костиного сынишки Димки.
— Дядь Вить, пошли, чет покажу.
— Ну, пошли.
Костина жена Надя пыталась остановить сына, но Димку распирало. Ему не терпелось
