молчал. Батя, заглядевшись на него во время очередного отпуска, забыв прикурить, напрочь прикипел к нему. Вечером Гришка, проводив свою одноклассницу, застал мать с освежающей счастливой слезой. Из училища Григорий Бочаров выпустился с отличием и задатками разведчика от Бога. В каждом роде войск, в полку и роте есть кто-то от Бога. Иначе не до порога. Вообще, до домашнего порога из боя без Него просто достойно никто не возвращался. Или не возвращался вообще.
Разведчик Григорий о разведке знал все. Чему не доучила в мелочах 'рязанка', он с лихвой добрал на войне. Война практически доказала правильность теории легендарного училища, где преподавали золотые медалисты Афгана. Уж они-то знали, что через эту войну прошли все мало-мальски уважающие себя военные со всего света, для которых более качественной практики, чем воевать с русскими, не существует. Отличник Бочаров с первого боя не трясся в истерике при виде убитого, и задыхался только от потока ветра, а не от страха, когда вылетал с парашютом вверх ногами с борта 'горбатого' на скорости 400 км/час. Но страх Гришка уважал. Битые и прошитые войной преподаватели с первого дня вразумили курсантские головы тем, что страх, оказывается, это Божий дар. Страх — отец разведки. Только он, загодя, делает мозг хладнокровным аналитиком для спасения личного и всей группы. Страх — это нормальное состояние здоровой психики. Если страха нет, его тут же заменит животный инстинкт предательского самосохранения. Бесстрашный человек опасен в бою. Страх — это бронежилет человека, от которого ответвляются десятки сопутствующих чувств. Особенно брат разведки — риск и ее мать — осторожность. Это старший лейтенант знал, как 'Отче наш'. От этого оказалось, что сердцу, если надо — прикажешь. Гришка приказывал сердцу сто раз на дню: молчать, терпеть, ждать, сбивать азарт, иначе бесконтрольный кровавый азарт в бою гарантирует твой конец. Одно из условий разведчика — высокий интеллект, выводящий интуицию на уровень тоннельного зрения, то есть, обладающий этим качеством человек способен видеть все краем глаза. От всех неразведмыслей надо категорически отказываться до боя. В разведку надо уходить в чистом белье, ибо профессиональный противник услышит тебя по запаху метров за тридцать-пятьдесят. И желательно некурящему, без насморка. Гришка на зубок знал повадки собак, их слабое место с 11 до 16-ти, плюс псиное поведение в грозу, дождь, ветер, жару. Его научили уходить от собак 'восьмеркой', используя перец. Это когда натоптав довольно большую тропу в виде цифры 'восемь', посыпал ее отравой, и собака заходила в тупик — туда, откуда начинала поиск, отравившись. Или 'дергать' от противника заячьим кругом, то есть двое-трое открываются противнику и уводят его от основного отряда. Духи, идя за ними, теряют контроль над главной силой, которая дает условный сигнал, и 'зайцы' залегают. Враг, напоровшись на них, забивается с двух сторон. Гришка мог терпеть удушье руками, мочиться и ходить под себя по малому и большому в засаде и без эмоций терпеть это в любое время суток и года. Спать зимой с засадной группой в виде причудливых шахматных квадратиков, засунув свои разутые ноги в пах другого, грея их его теплым животом. Он учился быть голодным и холодным перед разведвыходом. У него с собой всегда были два-три ножа, которыми он бил, не задумываясь, в цель: в сердце, под кадык или куда попало. Гришку уже в Афгане научили терпеливо, без движения, равнодушно ждать, пока случайно заползший на тело скорпион или тарантул сам не слезет с него. Тревожить его — себе на сто процентов хуже. Знал, как по спящей змее определить, когда здесь были люди. Если она была спокойна или спала, значит, 'духов' здесь не было минимум минут тридцать. Старлей без дешевого и слюнявого пижонства мог убить кролика и выпить его кровь. Пустить в дело для питания все: собаку, лягушку, червей, змей, насекомых, ящериц, мышей. Умел немедленно прервать икоту, которая ночью в горах слышна до километра. Для этого, стоя на коленях у камня, он ставил на него фляжку с водой и, сцепив руки за спиной в замок, делал несколько глотков.
Разведчик Григорий, кавалер двух орденов, двух медалей 'За отвагу' и дважды раненный, умел все. Потому что все это нужно было ему на войне. Чтобы Родину защищать, Москву и Арбат. Ибо, 'Убивая врага — учишься особенно любить Отечество!' Гришкин профессионализм был штучным товаром и цены не имел из-за бесценной любви к Родине. Его евро- и заокеанские противники имели почасовую цену за свою любовь к своей родине и защищали ее по финансовому сговору строго определенный срок. И были они не солдатами удачи, а хлыстами войны. Оружие которых за два доллара сверху можно было всегда развернуть в любую сторону. А потом, если не будет таких спецназовцев-разведчиков, как Гришка, то пижоны, до того лениво сидевшие в пивнушках и брезгливо поглядывавшие на них, будут на Арбате чистить до блеска примитивную обувь фабрики 'НАТО', перебиваясь от этого чаевыми и с тоской вспоминать о старлее Григории Бочарове.
К полуночи войсковая внутриблиндажная трапеза завершилась командой старшего стола: 'Время. Заканчиваем'. И народ, принявший по нескольку раз на грудь, четко выполнив приказ командира, за пять минут заметно протрезвев до штатного режима, разошелся. Минут через двадцать в блиндаже остался один Санька, в десятый раз проверивший отпускной чемодан, мысленно подталкивая при этом часовую стрелку. Самое черепашье движение времени — когда едешь с войны домой.
Афганский Карась
Темная ночь за окном вагона периодически менялась то внезапными жиденькими полустанками, то тусклыми переездами. Набравший резвый ход поезд залихватски доказывал свою металлическое здоровье ровным перестуком колес. Мужики то напряженно слушали друг друга, то тихо смеялись, иногда посматривая на худые стены: 'Не разбудить бы кого'. Порой они исчезали за дверью купе с деликатным пояснением: 'Посты обойти'. Иван Сергеевич, уходя с сигаретой и зажигалкой в руке на несколько минут, бесшумно подсаживался, покашливая осторожно в кулак. За бортом осталась незамеченной Тверь, тоскливо вздохнул оставшийся без внимания Вышний Волочок...
А Николаев с Бочаровым третий день путались на 'Чайке' в спецназе у зам. командира капитана Аркаши Козлова и уезжать, похоже, не собирались. Друзья не виделись сто лет — целые две недели. Они уже час решали стратегическую задачу — к кому бы можно было так грамотно нагрянуть, чтобы хозяева при этом были лишены малейшей возможности спрятать приготовленный ужин. В офицерскую столовую они опоздали по техническим и психологическим причинам — сосед Игорек, анестезиолог батальона, 23-летний старший лейтенант вчера потерял друга в скоротечном бою и, сутки смотря на всех измученными провалившимися глазами, мог непредсказуемо в любую минуту рвануть к 'духам' — для расчета. Горестно было всем. Но Игорю особенно. Он с погибшим лейтенантом Димкой, командиром взвода, был в Афгане с первого часа. На вчерашнем разведвыходе, когда они брали очередной караван-наркоман, по Димке с обоих стволов 'духи' отработали гранатометом. Он от сотен осколочных попаданий был похож на человека, осыпанного маком. Угасал в крике, как рожающая баба. Димка умер, не успев сомкнуть настежь открытый рот и вытаращенные глаза. Даже в это вечное мгновение было видно, как ему невыразимо больно. Игорь — неробкий парень, не раз видевший смерть, оцепенел возле друга под грохот боя и десятки нецензурных слов со всех сторон, враз разучившись ставить диагноз — смерть. А потом он пошел в ножевую атаку. Видя это, на какую-то секунду замолчали и свои, и враги. В правой руке у него был нож. В другой находился автомат Калашникова, очередями из которого Игорь мельчил 'духов' и убитых, и еще живых. Ударом ноги отбивал то одну, то другую головы и, будто испрашивая Димкиного свидетельства, страшно орал: 'Этот убил?! Этот?!' Игорь искал убийцу друга и никак не мог его найти. Несколько секунд спустя для его поддержки лошадиной подковой рванула вся спецназовская группа. Бой закончился внезапно со счетом один к девятнадцати. У десантников потерян был Димка, 'у духов', без возможности опознания, 19 человек, четыре верблюда и почти двадцать ослов. Оставшееся фото жены и дочери, найденное у Димкиного сердца, было как новое.
— Ладно, Игорек, пошли. Пошли...
Виктор с Аркашей бережно подняли проспиртованного от горя, но пугающе трезвого друга.
— Тебе нельзя одному оставаться. Пошли с нами к боцману. Давай, вставай!
Боцман был в гарнизоне легендарной личностью. Уроженца Одессы-мамы, отслужившего там после увольнения из ВМФ настоящим боцманом на прогулочном катере 'Ракета', будто пророчески звали Женька Карась. Однажды он по телеку увидел короткий репортаж про Афган, спецназ и... 'заболел'.
— Хочу на войну, — сказал Женька военкому таким тоном, что тот вызвал на всякий случай в кабинет
