Белое солнце таможни
Самая трудная дорога с войны — домой, если она пролегает через таможню. Наивные мужики, убежденные, что самое тяжелое осталось за ленточкой, со всего маху напоролись под белым солнцем Ташкента на бескомпромиссного нового Верещагина. Газнийцы в шесть голов отчаянно решали, как прорваться сквозь таможенные турникеты, хотя бы за сутки.
Пограничный накопитель на глазах раздувался от все прибывающих почерневших, измятых афганцев, которые от увиденного не особенно радовались, что они дома. Проходимость через таможенный контроль была невыносимо медленной: шесть—восемь человек в час. Над точкой досмотра висело темное облако из непереводимых слов. Все решали свою задачу по разному: одни — исходя из служебных обязанностей, которым было всерьез обидно за державу, и это заставляло их быть излишне дотошными; другие — от нетерпения эти обязанности стремились максимально упростить, отчего предлагали злющими языками тьму рекомендаций. У Кольки невыносимо ныла прооперированная рука, и он ее нянчил, пытаясь хоть как-то уменьшить боль. А людская кишка из сотен единиц, тянувшаяся со скоростью десять см в час, не думала ускоряться.
— Товарищ капитан! Подойдите ко мне!
Колобова манил к себе полковник, начальник таможенной службы.
— Я могу пойти Вам навстречу.
И началась, ну что ты будешь делать, штатная вербовка. Николаю было предложено засунуть ржавую гранату без запала в свою сумку на дно и на контроле, проходя сканер, усыпить бдительность сержанта, убедив его, что это звенят невынутые осколки. Если Колобову проходить удается (начальник таможни обещал это сделать вне очереди), то газнийцы в награду получают то, о чем мечтали — сокращают время досмотра. Обе стороны, хлопнув по рукам, быстро сошлись в цене. Смущавшая Кольку неожиданная роль, тем не менее, навела на умное решение.
От завопившего сканера у сержанта округлились глаза.
— У меня в сумке граната,— спасая пограничника, шепотом признался Колобов. Повеселевший таможенник с удовольствием принял шутку.
— Скажи еще, что начальник таможни подложил. Проходи, без тебя таких хватает.
Стоящий рядом второй пилот Тимка Распутин весело подытожил:
— Это звенит его железная воля!
Подошли к следующему столику:
— В сумке боевая граната,— Колобов, изо всех сил уговаривая взглядом женщину-прапорщика поверить ему, тянул с отходом. Та, не глядя на перебинтованного капитана, заполняя паспорт, негромко порекомендовала:
— Это не ко мне. Это к психиатру.
Дело принимало критический оборот. В Колькину честность никто не верил! Оказывается, благодаря честности через государственную границу можно было пронести любой груз. Группу контроля еле спас старший лейтенант, ставивший печать у выхода. Николай, шипя, так отчаянно убеждал его о наличии в сумке гранаты, что едва не подрался с ним. Когда, наконец, ошарашенный старлей решился все-таки досмотреть сумку, подскочивший полковник быстро загладил дело. Мужики уходили довольные: и время сэкономили, и погранцов не подвели.
Сутки спустя Колобов добирал здоровье в своем крепком семейном тылу. Жена с дочерью восстановили его на одном сердечном дыхании лучше любых врачей. Колька был в Афгане во второй раз. На первой войне Бог его от пуль миловал. Лишь под Гардезом, при добивании каравана, разрывная пуля, пробив дверь салона, инерционно влетела в пилотскую кабину, прошла между ног у борттехника, стрелявшего стоя из носового пулемета, в том месте, откуда ноги начинали расти, затем она ударилась о приборную доску и разорвалась. После этой удачи экипаж пил весь вечер за здоровье до полной невозможности произнести 'будь здоров'. В другой раз пробивший борт во время боя осколок от ЗГУшки, как лезвием срезал Колькино пилотское кресло. Он, сидя на полу вверх ногами, держа руки на ручке управления вертолетом выше головы, орал правому летчику:
— Управляй!.. Управляй... Тяни машину!
Лейтенант не сдрейфил, вывел борт в безопасное место и посадил его, как надо.
Бой — это просто работа
Вертолетная тройка ночников: Колобов, Распутин, Неволин, не спавшая две ночи, досыпала на ходу по дороге на предполетный медицинский осмотр. Они дважды подряд за двое суток сходили на Кабул через Гардез и Бараки 'тюльпанами' и 'продовольственниками'. Позапрошлой ночью они продемонстрировали двойной тактический пилотский нонсенс. Один пустяковый, но нужный — изобрели воздушный вытрезвитель. Когда находящийся в вертолете перебравший от радости отпускник или заменщик не восстанавливался самостоятельно до Кабула, пилоты выполняли две-три энергичных 'горки' (резкий набор высоты и внезапное снижение), отчего пассажир мгновенно приобретал вид убежденного трезвенника.
Второй — главный: доставили в Кабул одиннадцать 'двухсотых' (тяжелораненых) в условиях, которые могут быть выполнимы только с Божьей помощью и личной готовностью пожертвовать собой за други своя. Совершить такой подвиг от личной выгоды для личного спасения, бросив своих друзей, человек не способен.
Начальная задача была предельно проста. Пилоты в Кабул доставляют отпускников, а оттуда на 'Скобу' берут почту и продукты. Уже оторвавшись от гардезской взлетки в 00 часов 5 минут, их через 15 минут со своего траверза кричаще запросили баракинцы, умоляя срочно забрать 11 'двухсотых'. За семь минут до точки подлета к Баракам Кабул заорал: 'Запрещаю!'. Даже с борта было видно, что на Баракинский щупленький гарнизончик 'духи' вывалили трехмесячную норму боезапаса. Курсы захода и взлета были наглухо закрыты трассерами всех калибров. Колька с левого блистера наблюдал, как из ракетного шестнадцатизарядного 'пакета' сошли разом десять снарядов и пошли на него с догонной скоростью от пуска до касания 40 секунд. Но не так страшна смерть, как ее малюют. Экипажу на принятие решения отводилось полсекунды. Кабул продолжал стальным голосом запрещать посадку в Бараках. Бараки смотрели в ночное небо, как на Бога. Николай, ведущий, на второй половине секунды решает: 'Садимся!' Он, имитируя 'неприем' информации по техническим причинам от кабульского диспетчера, валит борт с тангажом 40° (угол наклона вертолета по отношению к земле) и креном 600. Пикирует с высоты 5,5 км до 2,3 практически вертикально со скоростью около 30 метров в секунду. Общий хрип от единого задыхания легких, словно заморозившийся живот, щелчки лопающихся глазных век, залипший к небу кислый язык от нечеловеческой перегрузки слились с предразрушительными оборотами смертельно застучавшего выгнутого в воронку несущего винта. За сто метров до удара о землю Колька ледяными руками, фосфорящимися от напряжения, остановил падение борта, уйдя благодаря этому от кучно пронесшегося над ним крупного пакетного заряда.
Зарулив тройкой бортов на баракинскую площадку и оперативно приняв 'двухсотых' с заранее привязанными к носилкам оторванными ногой и руками, газнийцы унеслись на Кабул в час двадцать ночи на предельно малой высоте. 'Столичный' авиадиспетчер ничего не заметил.
