длинные руки своих ветвей. Альпийские луга стлались под ноги на пологих склонах. Террасами сбегали сады к светлому морю, слившемуся с небом…
Мало кто в Космическом научном центре знал имя ландшафтного архитектора, создавшего этот парк. Но перед ответственными докладами и экспериментами, как и после них, все любили приходить сюда, чтобы хоть немного побродить по тихим тропам, обрести покой. Именно здесь, не в межпланетном, а в земном уединении, зародилось большинство идей, которыми гордился научный центр.
Андреев и Бритт, два давних друга и недавних противника, молча шли рядом и думали каждый о своем. Много лет дела, которыми они занимались, почти не соприкасались между собой. Одного интересовало рождение и умирание звездных систем, другого — рождение и умирание элементарной материи, таких сверхмикрочастиц, для которых одна-единственная земная секунда была вечностью.
— Ну как, отдышался? — спросил Бритт, когда они подошли к очередному камню, перегородившему тропу.
— Это же роковая величина — десять в минус тридцать третьей степени сантиметра! — с неожиданной страстью откликнулся Андреев, и Бритт пожалел, что снова задел его. — Ведь есть же предположение, что там, в неведомом сверхмикромире, смыкаются микрофизика элементарных частиц и мегафизика звездных систем!..
Андреев хлопнул ладонью по камню и, сердитый, повернулся к Бритту.
— Смы-ка-ют-ся! А для некоторых это пустой звук, всего лишь термин. Почему даже Великий Космос не создает частиц такой энергии, которые могли бы дробить кванты пространства-времени? Молчишь? И правильно, что молчишь! Квант пространства-времени — это, возможно, дверь в иной мир. Нельзя взламывать запретную дверь!
— Но почему «запретную»?
— Был в древности такой поэт — Брюсов. Знаешь, как он писал? Прочесть?
— Давай.
— …быть может, каждый атом
Вселенная, где сто планет:
Там — все, что здесь, в объеме сжатом.
Но также то, чего здесь нет.
Их меры малы, но все та же
Их бесконечность…
— Это из области так называемой научной фантастики, — усмехнулся Бритт.
— Фантастики? — воскликнул Андреев. — А как ты понимаешь мысль о неисчерпаемости электрона?.. Хорошая будет фантастика, если кто-то из другого пространства возьмет да и взорвет нашу вселенную?!
— До сих пор не взорвали.
— Как знать! Может, взрывающиеся галактики — это самое и есть. Нам известно, что было вчера, да и то не все, но мы не можем знать, что будет завтра. Особенно когда мы коснемся основы основ нашего мироздания.
Бритт пожал плечами. Он решительно не понимал своего друга. Появилась возможность узнать то, к чему люди стремились веками. И теперь, на пороге, может быть, великого открытия, остановиться? Разве это возможно? Не он, так другой попытается заглянуть за запретный предел — теоретический минимум, равный десяти в минус тридцать третьей степени сантиметра. Возможно, что это и небезопасно. Но кого и когда останавливала неведомая опасность? Скорее она влекла. Сколько раз было в истории — сначала шагнут, а потом оглядываются. Но, может, именно в этой безоглядной решимости суть всего прогресса науки?..
— Я не могу отказаться от опыта на основании мифических доводов, сказал Бритт.
— Но ведь на Серую планету являлись существа из другого пространства-времени?
— Это не доказано.
— Доказано, что все их сказки — правда.
— И правду можно понимать по-разному.
Андреев сердито посмотрел на него и вдруг, махнув рукой, пошел прочь. Остановился поодаль, оглянулся, сказал приглушенно:
— Я воспользуюсь… своим… Правом!..
'Что ему далась эта Серая?' — подумал Бритт, оставшись в одиночестве. Он вынул карманный телефон, набрал код научного центра и сказал включившемуся на связь автомату-библиотекарю:
— Прочтите-ка мне сказку Серой планеты. Ту, которая начинается словами 'Они пришли ниоткуда'.
Он положил коробку телефона на камень, отошел по тропе и стал ждать. Несколько секунд было тихо. Потом послышался мелодичный сигнал начала передачи и зазвучал спокойный, бесстрастный голос автомата. В сгустившихся сумерках коробку не было видно, и казалось, что говорит сам камень.
Бритт нарочно пытался вызвать в себе волнение, слушая сказку о безумном небе и порхающих звездах, о растворенном в ночи пространстве и многоруких чудищах, уползающих в никуда. Но привыкший к жесткой логике оценок мозг его дремал под мелодичный рассказ, не взрывался, как обычно, в предчувствии открытий, не возбуждал никаких чувств.
'Другой он, что ли? — думал Бритт об Андрееве. — Как это возможно в наше время логику ума рассматривать через призму эмоций? Наука, построенная на предчувствиях? Безумство какое-то!'
Выключив связь, Бритт сунул коробку в карман и зачем-то потрогал то место, где она лежала. Камень был холоден. На его гладких, отполированных многими ладонями боках виднелись веселые надписи, сделанные карманным резаком. С одной стороны было написано: 'Иди налево, не ходи направо', с другой — 'Иди направо, не ходи налево'…
Андреев и Марта этим вечером снова сидели на берегу и смотрели на угасающий закат.
— Что ж ты молчишь, я ведь все знаю, — сказала Марта.
— Все? — с интересом спросил он.
— Почти все. Посмотрела запись твоего доклада на Совете. Сколько успела.
— Да-а, инерция — спасительница! Оказывается, она может быть и опасной, — задумчиво сказал Андреев, словно продолжал прерванный разговор. — Мне не удалось убедить Совет. Понятно почему. Каждый рвется к неведомому, забывая о себе. Но можно ли делать это, забывая обо всех?..
— Но ведь ты… — Марта страдала, говоря это. — Но ведь у тебя нет никаких доказательств.
— Есть сердце, сердце!..
Она погладила его по руке, успокаивая.
— …Мне не удалось убедить Совет. Но я воспользовался своим Правом. Настоял, чтобы мне разрешили присутствовать на опыте. И чтобы в Космическом городке больше никого не было. Кроме меня и Бритта…
— Тебя?
Только теперь Марта поняла, к чему все шло, и только теперь страх коснулся ее. Одно дело, когда речь о неведомых мирах, о которых никто ничего не знает, или о гипотетической опасности гибели вселенной, опасности почти столь же реальной, как реальны сюжеты фантастических книжек. Одно дело — перспектива абстрактной катастрофы, и совсем другое когда пусть даже мифическая опасность угрожает близкому тебе человеку. Говорят же — 'черт бы тебя побрал'. И хоть тот, к кому это относится, точно знает, что никогда никакой черт его не заберет, все же обижается. Так уж устроен человек. С первобытных времен сидит в нем что-то мистическое, заставляющее пугаться даже абстракции…
— Но почему ты?
— Бритт — как экспериментатор-энтузиаст, я — как скептик.
— А это не опасно?
Андреев засмеялся и взял Марту за руку.
— В тебе всегда было больше женщины, чем ученого.
— А в тебе больше ученого, чем мужчины, — тотчас отпарировала она.
— Как ты думаешь, продолжая этот разговор, мы не можем поссориться?
— Можем.
