— Тут женщин нет.
Он шагнул из капсулы, оставляя мокрые следы на пористом пластике, шагнул к своей одежде, покопался в ней и вдруг вынул ППП.
— Ну, ну, не балуй, — сказал я, отступая за дверь. Мираж, мираж, а вдруг он еще и стреляет.
— Вот теперь можем и поговорить, — сказал он взволновано. — Ты кто?
— А ты кто?
— Ты что, не знаешь, где находишься?
— Кажется, понял, — догадался я. — Слушай, ущипни себя.
— Пожалуйста, — удивленно сказал он.
— Ты ущипнул себя за левое ухо?
— Допустим.
— Тогда все ясно. Ты — это я, только ты как бы вчерашний.
— Сам ты вчерашний!
— Посмотрись же в зеркало, — сказал я, выходя из-за косяка.
Он и в самом деле посмотрелся и повернулся ко мне с выражением крайнего удивления на лице.
— Что это значит?
— Пока не знаю.
— А у тебя от вибрации в животе зудит? — вдруг спросил он.
— Еще как!
— Значит, мы одинаковые? Что ж, мне как раз надо обходить корабль. Вдвоем мы это сделаем быстрее. Ты иди налево, а я направо. Встретимся возле рубки. Знаешь, где она?
— Я все знаю.
— Хвастун, — нагло сказал он и, не оглядываясь, пошел по коридору.
Теперь я кое-что понимал: как видно, эти сумасшедшие звезды каким-то образом замкнули в кольцо цепь событий. Теперь, пока этот тип будет ходить по коридорам да бегать за своим двойником, надо побыстрей добраться до рубки…
'Как это — бегать? — поймал я себя на неожиданной мысли. — Значит, их будет уже два двойника? А потом? Сколько же их накопится? Что они будут делать?..>
Я чувствовал, что вот-вот запутаюсь окончательно и вовсе потеряю способность последовательно мыслить. А без этой способности человек не человек. В этом и заключается то, что называется рассудком, — в причинно-следственных связях. Нарушатся они, и ты сумасшедший.
Как за спасительную ниточку, я ухватился за воспоминания, в которых все было просто и ясно. Но вспомнились стихи: 'Тяжелый гул мне уши заложил и встал стеной… В закатный час в кроваво-красной мгле стоит стена, как черная химера…' Стихи еще больше запутали меня. В обычном мире логических взаимосвязей путаница стихотворных образов как-то успокаивала воображение. Теперь, когда мозг жаждал ясности, такие стихи отнимали последние силы.
Я торопился, уповая только на Друга, бежал, не поднимая глаз, опасаясь увидеть очередного типа, похожего на меня. Но вот коридор раздвинулся, образовав просторную залу перед входом в рубку. Я подбежал к прозрачной стеклянно-пластиковой двери, толкнул панель, темневшую справа. Но дверь не открылась. И только тут я заметил, что двойник уже в рубке. С перекошенным лицом он пятился в угол к малиново-желтому пульту управления подпространством.
— Не подходи к пульту! — заорал я и забарабанил в дверь. И повернулся к своему роботу. — Ломай!
— Наносить повреждения кораблю не разрешается, — спокойно ответила моя «Зина».
— Зануда, — обозвал я ее, — Зануда и есть. — И, представив, как этот тип сейчас кинет нас черт-те в какие дали пространства, выхватил ППП, полоснул лучом по двери. Все под этим лучом обычно рассыпалось в первейшие атомы. Но корабль был сделан на совесть: на двери не появилось даже царапины.
— 'Зина!' — умоляюще крикнул я. — Сделай что-нибудь!
— Что именно? — спокойно спросила она.
На какое-то мгновение меня пронзило завистливое сожаление, что я не робот.
— Ты же видишь опасность?!
— Вам ничто не угрожает.
— Не мне одному, всем нам, кораблю!
— Кораблю ничто не угрожает. Полет проходит точно по программе.
— Ну хорошо. — Я решил переменить тактику. — Ты можешь войти в рубку?
— Конечно, — сказала «Зина». И пошла к двери. И дверь, как это всегда раньше бывало, раздвинулась перед ней.
Я не стал испытывать судьбу, кинулся следом. К моему удивлению, в рубке никого не было — только я да «Зина».
— С ума можно сойти, — сказал я, падая в кресло дежурного.
Кресло послушно прогнулось, улавливая форму моего тела, и я сразу понял, чего мне теперь больше всего хочется, — отдыха, глубокого сна. Чтобы ничего не видеть и не слышать. Но ведь именно в том и состояла цель экспедиции, чтобы все увидеть и услышать. И разгадать, наконец, причину провала памяти у мыслящих роботов.
— Друг, — позвал я, — что все это значит?
— Это для вас наилучший выход, — ответил от пульта знакомый хрипловатый, чуть дребезжащий голос.
— Не понимаю.
— Я смогу самостоятельно выполнить программу экспедиции…
— Дружище! — испугался я. — Что с тобой? Почему ты повторяешься, как старинный патефон.
— Все равно вы не выдержите нервных перегрузок…
В дверь забарабанили. Оглянувшись, я увидел двойника, приплюснувшего нос к самому стеклу. Он угрожающе размахивал преобразователем, и хоть я точно знал, что против двери рубки ППП бессилен, все же вскочил, попятился в угол. И подумал: если я проник через дверь, то и он может проникнуть… Я наткнулся на кресло, стоявшее возле пульта управления подпространством, упал в него, положил руку на розовый пульсирующий пластик, прикрывающий головку пускового устройства, и подумал, что если двойник ворвется в рубку, то переведу корабль в подпространство и проверю, кто есть кто…
Потом у дверей появился второй двойник, третий, четвертый. Они бегали, толкаясь и словно не замечая друг друга, кричали что-то истошными голосами, доносившимися в рубку через систему трансляции.
А потом они стали исчезать. По одному. Но едва опустел зал перед входом в рубку, как в нем появилась… Ариа. Медлительная после сна, она остановилась перед дверью, томно провела рукой по глазам, словно хотела стереть какую-то невидимую завесу…
ЛжеАриа?! Этого мне только недоставало… А может, она настоящая, проснувшаяся?.. Я уже готов был сказать «Зине», чтобы открыла дверь, но вдруг увидел такое, от чего мое измученное сознание и вовсе помутилось. Откуда-то появился двойник, медленно подошел к Арие, и она, вздохнув, поразительно покорно положила голову ему на грудь.
И тут, не выдержав, я грохнул кулаком по розовому пластику…
Очнулся в полной тишине. Экраны внешнего обзора чернели космической пустотой. Перекрестие на штурманском экране указывало, что мы на какой-то периферии Галактики. Это была удача: в пределах своей звездной системы мы могли скакать в пространстве сколько угодно.
— Друг, — спросил я, — что это было?
— Параллакс времени и пространства, — как ни в чем не бывало ответил знакомый голос.
Параллакс… Я, кажется, и сам начинал понимать, что к чему. Это не параллакс, не просто угловое смещение, а целое кольцо пространства времени. Живя в мире, где все имеет начало и конец, мы невольно отсекаем себя от безвременности, ставим ее за грань разумного. А ведь все в мире материально. Беспространственность и безвременность — это ведь не что иное, как вечность и бесконечность. Дети определенных природных условий, существующих на нашей периферии Галактики, мы невольно фетишизируем эти условия, принимая привычное за абсолютное. И даже роботов своих наделяем нашими
