мной.
– Миллион рублей?! – поразился я. – Это много. Очень много…
– Мне осталось накопить совсем чуть-чуть. И ты мне в этом поможешь, – старик сжал кулаки. – Если бы только я мог вернуть молодость. Я бы жил совсем другой жизнью. Я бы все сделал, чтобы прожить эту жизнь рядом с ней, не помышляя ни о чем другом. Но ничего не вернуть. Ничего… Время безжалостно. Оно выхватывает счастье из наших рук и уносит его в небытие, где нет ничего…
– Если можно заработать так много, я согласен, – быстро сказал я. – Я никого не люблю. Но куда потратить миллион найду. Не сомневайся.
– Наверное, тебе повезло, – сказал Эрнест, разглядывая меня исподлобья. – Любовь – очень сильное чувство. Оно никогда не оставляет в покое. Если только это настоящая любовь… Хотя… Как знать… Без нее моя жизнь была бы неполной. Я счастлив, что знаю, как выглядит любовь.
Забегая вперед, могу сказать, что старик накопил свой миллион. Следуя его наставлениям, я значительно поправил свои дела. Так что уже через месяц я открыл собственный счет в банке. А через три месяца на нем лежало двадцать тысяч. И все благодаря двум удачным женитьбам и одному шантажу дочери вице-мэра Шамбала – развратницы и наркоманки.
В тот день, когда сумма составила чуть больше миллиона, Эрнест выглядел счастливым. Он предложил отметить это событие. Мы замечательно посидели в ресторане «Золотой берег» на набережной. По обыкновению, ничего не пили. Эрнест полностью отучил меня от алкоголя – мой интеллект должен был всегда сохранять ясность. Умение контролировать себя в любых обстоятельствах для жиголо один из важнейших компонентов успеха…
Старик откинулся на стуле, извлек коммуникатор и набрал номер. На лице его сияло торжество. Так продолжалось совсем недолго. Он внезапно побледнел. Обычно живые глаза резко потускнели.
– Мне больше незачем жить, – сказал Эрнест, поднялся и вышел из ресторана.
Оказалось, его самая большая любовь умерла несколько лет назад. А он, занятый накоплением того самого миллиона, узнал об этом только сейчас.
На этом жизнь Эрнеста прервалась. Нет, он не покончил с собой, и смерть не прибрала его к рукам. Но того живого старика, какой однажды схватил меня под локоть перед гостиничным комплексом, больше не было. Эрнест Орлеанский превратился в ожившую мумию. Тяжело опираясь на трость, он бесцельно бродил по улицам Шамбала, часами стоял у причала, глядя на безмятежно накатывающий волнами на берег океан, сидел на балконе. Разговаривать с ним стало невозможно. Он не замечал собеседника – то ли ничего не слышал, то ли не считал нужным отвечать на вопросы.
Последний раз я видел его сразу после ареста – я попался по глупости. Девушка, на которой я собирался жениться, чтобы заполучить состояние ее папаши, сказала, что сначала я должен заслужить расположение ее матери. Я и заслужил, наиболее простым способом. Очень скоро эта интрижка вскрылась, и меня повязали по наводке папаши. У властей оказалось на меня целое пухлое досье – в нем значились многоженство и шантаж.
Чтобы повидаться, старик Эрнест явился прямиком в местное полицейское управление. Меня собирались отправлять дальше, передать судебным органам. Мой наставник сунул стражам порядка несколько крупных купюр, и нам позволили краткое свидание.
– Никогда не стоит медлить, если дело касается чувств, мой мальчик, – сказал старик. – Жизнь коротка. Запомни это. Если когда-нибудь по-настоящему полюбишь, бросай все. Сделай так, чтобы для своей избранницы ты стал лучшим и единственным. И не думай, будто чувства можно купить. Ты всего лишь изобретаешь для себя далекую цель, нечто, что замещает подлинную жизнь и дарит иллюзию, что все еще будет. Ничего не будет.
– Послушай, Эрнест, – проговорил я, – я, правда, не думаю, что для тебя все закончилось. По-моему, ты просто зациклился на этих чувствах. За свои деньги ты можешь купить любую. Черт возьми, даже не одну. Набери себе девчонок посимпатичнее, и езжай в свое курортное местечко, о котором так много говоришь…
Старик посмотрел на меня с грустью.
– Ты так ничего и не понял, Вельд… Для меня все уже закончилось.
Постукивая тростью, он покинул комнату свиданий.
В тюрьме у меня было много времени, чтобы поразмышлять об Эрнесте Орлеанском и любви всей его жизни. Думаю, старику просто не повезло. Для настоящего профессионала в любовных делах такое сильное чувство ни к чему. Я никогда не испытывал ничего подобного, и был вполне счастлив в своем неведении. А может, у меня просто душа не приспособлена для того, чтобы любить. Говорят, такое случается.
Срок мне намотали немаленький. Нашлось достаточно свидетелей. Спасибо старику Эрнесту, последнее время я работал по дамочкам, имеющим покровителей в самых высших кругах общества Селены. Все они, узнав, что я под следствием, поспешили дать против меня показания. Я, конечно, отрицал все обвинения – знал, что выступать в суде дамы откажутся. Но закон в отношении профессиональных жиголо суров. Им не потребовалось длительное судебное разбирательство, чтобы упрятать меня в колонию на целый год. Я даже не пытался дать взятку судье – рангуну. Знал, что бесполезно. Креторианцев представители этой расы ненавидели всей душой. Да и мы отвечали им взаимностью. Еще не стерлась из памяти последняя война, испепелившая наши планеты и сердца.
Я ожидал самого худшего. Уголовников я всегда ненавидел. Их хамоватая манера себя держать, чудовищная мораль – законы для нас не писаны, все, кто не с нами – послушный скот, годный только на убой. Жизнь существа, наделенного разумом, для них ничего не значит. В порядке вещей сунуть кому- нибудь нож за неосторожно сказанное слово. Да что там слово. Они могут запросто проиграть тебя в карты. Ставка на кону – кто ткнет пером в бок симпатичного креторианца. Я бы не назвал себя трусом, но в тот момент, когда конвой вел меня на гигантский транспортник, следующий в колонию, у меня все поджилки тряслись, мне казалось – жизнь моя закончена.
Меня втолкнули в узкий люк, и я оказался в тесном помещении, пропитанном запахом несвежих тел – воняло потом, мочой, страхом… Вы спросите, как пахнет страх? Запах у него едкий. Креторианцы обладают тонким обонянием, мы можем чувствовать запахи, недоступные людям и другим галактическим расам.
В корабле царил полумрак, под потолком слабо мерцали древние галогеновые лампы. А у меня в душе обосновался такой сумрак, что я боялся даже пошевелиться. Только стоял, оглядывая крепко сбитые фигуры и бледные лица закоренелых каторжан.
Через десять минут я немного пришел в себя. Ничего не происходило. Они просто не обращали на меня внимания. Словно меня не существовало. Посверкивающие в темноте глаза рептилий смотрели в другую сторону. Несколько человек, окинув меня тусклым взглядом, сразу же отвернулись. Таргариец с головой, обмотанной платком, скосил глаза. Я понял, что не только я, но и другие подавлены и испуганы. Все они прислушивались к гулу турбин и гадали, что за жизнь ждет их в тюрьме.
Через некоторое время я узнал, что на пересылке всегда полно идущих по первому сроку, а еще подсадных уток, спешащих выявить в нашей среде проблемных заключенных. Настоящие преступники предпочитали дождаться прибытия на место. Там их встречали свои, там действовал закон преступного сообщества, там они чувствовали себя в своей стихии. К новичкам же даже в колонии относились настороженно. Среди них попадалось много опасных типов, способных убить за безобидную шутку.
Полет прошел без происшествий. Нас вывели из корабля на горячий каменистый грунт. Развели по баракам. Мне досталась нижняя полка. Надо мной поселился таргариец с платком на голове.
В первый день меня никто не тронул. Каторжане приглядывались к нам: смотрели искоса, с явным недоверием, одаривали исполненными подозрительности взглядами. Я чувствовал самое пристальное внимание к своей персоне, ощущал, что за мной наблюдают, оценивают, и старался вести себя с преувеличенным безразличием, будучи на самом деле все время настороже. Знал, от уголовников можно ожидать всего, и жизнь моя висит на волоске. Как и жизнь любого утонченного существа в этом зверинце.
Нравы здесь царили самые дикие. Причем, жесткость уголовники проявляли не только к другим, но и по отношению к себе. Больные зубы они, к примеру, обычно драли с помощью пассатижей. Но эта операция выглядела просто детской забавой в сравнении с другой стоматологической операцией. Заключенные вытачивали коронки из меди, используя для шлифовки бетонный пол и напильник. Тем же самым инструментом обтачивался зуб. Несколько уголовников держали больного под руки, а третий проворно
