Константин с раздражением наблюдал за Ариной. Она явно была в хорошем настроении, и ее безразличная интонация глубоко ранила его.
Они долго продолжали мучить друг друга, с невозмутимой улыбкой выискивая слабое место противника, чтобы поглубже и побольнее его ранить. С завистью глядевшие на них посетители ресторана могли вообразить, что те обмениваются тысячью нежностей, как обычно поступают влюбленные. Наконец Константин подвел итог:
– Мы близки друг другу, но в то же время нас разделяет бездонная пропасть. Я не способен преодолевать ее… Уйдем отсюда.
На губах Арины появилась болезненная улыбка. Они поднялись и пешком пошли домой. Лунная дорожка прорезала море, омывавшее спящие сады Ялты. Арина молчала, Константин не замечал очарования ночи.
Они улеглись, не разговаривая. Вдруг, уже засыпая, Арина прижалась к любовнику, притянула его голову к себе и покрыла его поцелуями.
– Прости меня, – прошептала она ему на ухо, – я злая, но больше не буду такой.
И Константин различил тот жалкий детский голосок, который слышал лишь однажды, когда Арина впервые отдалась ему.
VIII
РАЗЛУКА
Через два дня после этого вечера пришла телеграмма. Константин прочел ее и протянул Арине. Его срочно вызывали в Москву. Не колеблясь и не спрашивая Арину – та наблюдала за ним, – он телеграфировал в Севастополь и заказал купе на послезавтра. Арина ни словом не выказала сожаления и вечером была радостной и словоохотливой, как обычно.
Но на следующее утро, когда они еще нежились в тепле постели и, казалось, не в силах были ее покинуть, Арина удивила Константина неожиданной фразой: исходя из прошлого опыта, она пришла к выводу, что не может иметь детей. Константин заметил, что ради их взаимного удовольствия она могла бы предупредить его заранее.
– Но ты никогда не спрашивал меня об этом, – ответила она спокойно.
Константин про себя послал ее к дьяволу, но воспользовался сообщением Арины на то короткое время, что им оставалось провести вместе.
На следующий день они прощались с домиком на берегу моря и босоногой татаркой, наполнившей их автомобиль цветами. Вечером они сели в московский экспресс и через тридцать шесть часов ранним утром прибыли в Москву. Константин заручился согласием Арины провести вместе день и ночь перед разлукой. Они остановились в „Национале'.
Константин боялся этих последних часов. Он должен был отправиться в долгую и трудную поездку в Нью-Йорк. В другое время он с радостью приветствовал бы прибытие телеграммы, которая подобно театральному „черту из ящика' положила бы конец безысходной ситуации. Как ни восхитительна любовница, в конце концов с ней надо расставаться. Сама судьба, разлучая их, приходила на помощь Константину, которому иначе было бы трудно найти в себе силы порвать с Ариной. Она подарила ему все лучшее, что могут дать молодость и интеллект. Мог ли он сердиться на нее за чрезмерную откровенность, так редко встречающуюся у женщин? Стоило ли ему придираться к тому, что она не любила его так, как любили другие женщины? Стоило ли сожалеть, что на прощание она не изойдет слезами, – разве он настолько глуп? И все-таки Константин, воплощенный эпикуреец, в последние часы с Ариной был так растроган, что и не думал этого скрывать. К его чувствам примешивалось беспокойство по поводу самого момента расставания, похожее на чисто физический испуг зверя, который боится, что его побьют, что ему будет больно.
После обеда они бродили по Москве. Глядя на Арину, казалось, что это ничем не примечательный в ее жизни день. Вечером она была такой же нежной и страстной, как и в те незабываемые часы в Крыму.
Но на другое утро, когда она еще была в постели, а он одевался, гроза, которой он опасался, разразилась с небывалой силой. Арина начала в своем обычном равнодушном тоне:
– Итак, завтра я буду у себя дома. О Господи, ты так любишь повелевать – скажи, как долго ты приказываешь хранить тебе верность?
Константин бросился к ней, закрыл ей рот рукой и умоляюще сказал:
– Арина, прошу тебя, во имя того, что нас связывает, не порть последние мгновения. Мы скоро расстанемся, я не знаю, что готовит нам жизнь, но сейчас сама мысль, что ты будешь когда-нибудь принадлежать другому, ранит меня. Это дико, я знаю, но ничего не могу с собой поделать… Умоляю тебя, не разрушай моих иллюзий. Позднее, когда я уеду, случится то, чего не избежать… У меня нет никаких прав на тебя. Но помолчи… Время придет нам на помощь. Помолчи, моя маленькая, надо уметь молчать…
Он покрывал ее поцелуями, сжимал в объятиях, а как только отпустил и продолжил сборы, она безжалостно возобновила начатый ею разговор:
– У меня там любовник, который ждет. Я не скрывала этого от тебя.
На этот раз он похолодел и, казалось, перестал что-либо слышать.
Она говорила мягким тихим голосом, совсем не гармонировавшим со смыслом ее слов:
– Как только я приеду, он позовет меня… Я и так опоздала на две недели к обещанному свиданию. Как я могу отказать ему? Под каким предлогом?.. Скажем, протяну еще несколько дней, ну неделю – чтобы „очиститься'. Но ты же не можешь требовать от меня большего. Он имеет на меня права, у этого человека такие права возникли раньше, чем у тебя. И потом, ты же знаешь, как проходит жизнь у нас в провинции, как там все гораздо проще, как непохоже на здешние нравы… Давай пойдем на компромисс. Я обещаю тебе, что неделю буду жить, как ты говоришь, „нашими дорогими воспоминаниями'… Но не требуй от меня большего. В конце концов, кому нужна эта „посмертная' верность?
Константин выскочил из номера, хлопнув дверью, и сбежал по лестнице, испуская проклятия и ругательства. За обедом и после, вплоть до вечера, до самого момента, когда они уже стояли на перроне Рязанского вокзала, Арина продолжала вести себя раздраженно, даже агрессивно.
– Похоже, ты собираешься облегчить мне расставание, – заметил Константин. – Ты не хочешь, чтобы я
