Эсфирь тоже часто думала о нем. С минуты, когда она впервые увидела его в романтическом ореоле героя-освободителя, в ней вспыхнуло горячее чувство благодарности. С тех пор оно нисколько не остыло. Наоборот, когда Эсфирь узнала подробности операции против банды и полнее оценила масштабы подвига, который совершил Яничек она начала испытывать к нему нечто большее, чем просто благодарность…
На сей раз им повезло. В землянке, кроме Эсфири, никого не было. Они поздоровались. Девушка сразу почувствовала, что свидание это необычное. Уж не случилось ли что-нибудь серьезное?
— Зашел проститься с вами… с тобой, — поправился он. — Еду на задание.
— Надолго?
— Это зависит не от меня. Если все сложится благополучно, вернусь через несколько дней.
— А если…
Девушка не договорила. Лицо ее побледнело.
— Тогда увидимся не скоро, — печально улыбнулся он. — Когда уходите?
— Сейчас. С наступлением темноты товарищи должны переправить меня через реку Сан. Надо спешить.
— Я провожу вас немного. Подождите минуточку, переоденусь.
Она скрылась за перегородкой, скинула белый халат, надела гимнастерку и юбку защитного цвета, а вместо косынки с красным крестом — пилотку. Правда, на плечах у нее не было погон, а на пилотке — пятиконечной звезды, но отличительный знак партизана — красная лента, прикрепленная к пилотке наискосок, — сразу бросился в глаза.
Военная форма обычно придает человеку мужественный вид, но изящная фигура Эсфири, стянутая в талии солдатским ремнем, Зденеку показалась совсем хрупкой и нежной…
Предупредив дежурного санитара, чтобы он не впускал чужих, Эсфирь вышла с Яничеком, Некоторое время они шли рядом, не касаясь друг друга, словно чего-то боялись. Яничек видел, что молодые партизаны смотрели на них с улыбкой, а некоторые незаметно перемигивались или даже отпускали двусмысленные шутки. Хотя он знал, что никто из партизан никогда не обидит Эсфирь, все-таки ему стало не по себе.
«В жизни чего только не бывает, — размышлял Яничек, стараясь не замечать, не слушать шуток товарищей. — Ведь не исключено, что среди трехсот мужчин, относящихся к ней по-товарищески, вдруг найдется один такой, который не сумеет сдержаться, несмотря на строгое предупреждение Турханова, набросится на нее… Что тогда будет? У нее хватило мужества переносить пытки и издевательства бандитов, но не убьет ли ее обида, нанесенная своими товарищами? А ведь эта опасность вовсе не единственная… Что будет с ней, если она лицом к лицу столкнется с врагом, а поблизости не окажется ни одного партизана? Кто ее защитит тогда? Кто спасет от фашистского плена? Кто избавит от пыток и издевательств?»
Землянки остались позади, тропинка уходила все дальше в глубь леса. Яничек взял Эсфирь за руки и посмотрел в глаза.
— Дальше я пойду один. Ну, что ты мне скажешь на прощанье?
— Подожди еще немного, — она вдруг тоже перешла на «ты». — Хочешь, посидим…
Чуть в стороне от тропинки лежала поваленная засохшая береза. Они сели на замшелый ствол.
— Расскажи, Эсфирь, как прошла первая неделя новой жизни? Как ты чувствуешь себя среди незнакомых людей?
— Здесь хорошо, не то что в деревне. Там я жила в постоянном страхе. Ведь любой подлец мог меня выдать немцам. А тут я спокойна: партизаны меня никогда не вы дадут, а если и придется пострадать, то вместе со всеми. Как говорится, на миру и смерть красна.
— Значит, ты довольна судьбой?
— Как же мне не быть довольной? Все ко мне добры, предупредительны. Командиры относятся как к родной, а Лев Давыдович даже предлагал удочерить.
Яничек засмеялся:
— Не слишком ли молод папаша?
— Я не согласилась.
— Правильно! Да-а, жизнь сложная штука. Вот мы сейчас живем, трудностей особых не замечаем. А начнутся бои, каратели вынудят нас уйти в другой лес или выгонят в поле. Что ты будешь делать, если где-нибудь в незнакомом лесу очутишься лицом к лицу с врагом?
— Буду биться до последнего патрона, а последним застрелюсь сама. Алина научила меня пользоваться пистолетом. У нее есть «Вальтер-2». Волжанин подарил. Говорят, разведчики отобрали у немецкого офицера.
— Вот такой? — вытащив из кармана, показал Зденек свой пистолет.
— Точь-в-точь.
— Тогда покажи, чему тебя научила твоя Алина.
Эсфирь показала, как заряжается и разряжается пистолет, как ставится на предохранитель, как снимается с предохранителя, как надо целиться и стрелять.
— На двадцать пять метров бьет без промаха!
— А ты стреляла?
— Пока нет. Собирались завтра отойти подальше от землянок и попробовать.
— То, что можно сделать сегодня, никогда не оставляй на завтра! Вот тебе мишень. Вообрази, что там стоит фашист, и стрельни в него раза два, показал он на дерево невдалеке.
Эсфирь долго целилась, потом выстрелила три раза подряд. Хотя дерево было толстое, ни одна пуля не задела его. Девушка удивилась:
— Неужели промазала? А если бы там стоял каратель?
— Он остался бы невредимым. Стрельба из пистолета — тоже искусство. Чтобы добиться успеха, надо учиться, надо тренироваться. Возьми этот пистолет. Я дарю его тебе. Пусть он станет твоим надежным другом, помощником и верным защитником… А теперь мне пора, — сказал Яничек, поднимаясь.
— Боже мой! Я и не заметила, как пролетело время… Спасибо тебе за пистолет, за дружбу и…
Эсфирь покраснела, опустила голову.
— За урок стрельбы, — хотела ты сказать? — улыбнулся Зденек. — Пока он был неудачным, но я обещаю сделать из тебя прекрасного стрелка. До свидания!
— Возвращайся скорее! Я буду ждать…
Глава двадцать первая
Казалось, время движется черепашьими шагами. Один за другим прошли три дня, а от Зденека не было никаких вестей. Правда, первые два дня Эсфирь особенно не волновалась. Ведь не на прогулку пошел, а на задание. Когда же Яничек не появился и на третий день, она перепугалась не на шутку. Тут она вспомнила о пистолете, который он подарил на прощание. «А вдруг у него не осталось никакого оружия? — защемило у нее сердце. — Пойти в стан врага без оружия — это ужасно! Ведь его могут взять голыми руками! Боже мой, что я наделала! Почему не отказалась от подарка?»
Ночью она не могла уснуть. В ее разгоряченном воображении возникали картины одна страшнее другой. То ей казалось, что Яничек бежит от патрулей, а те вот-вот настигнут его. Надо обернуться и выпустить в преследователей несколько пуль, а ему не из чего стрелять. То его, спрятавшегося в заброшенном домике, окружают со всех сторон фашисты, ломают дверь, а он опять не может отстреливаться. «Во всем виновата я, — шептала она, глотая слезы. — Если бы я отказалась, он отбился бы от преследователей, а в крайнем случае застрелился. И то лучше, чем попасть к ним в лапы, чем терпеть издевательства и пытки в гестаповском застенке. А теперь… неужели ему не спастись? Неужели товарищи не помогут? Неужели даже Турханов не сумеет выручить из беды?»
Утром, не вытерпев, она побежала к командиру отряда. Мурзаев сидел у входа в блиндаж и блаженно щурился на утреннее солнышко, словно кот, наевшийся сметаны. Увидев девушку, он поднял руку.
— Зефир, ты куда? — остановил он девушку.
— К полковнику, — несмело ответила Эсфирь.
