– Какая чепуха, мы ведь уже почти приехали. – Она тронула машину на зеленый, чуть поднялась от Нижне-Волжской набережной, объехала по Ильинке, свернула вниз, к больнице водников. Остановилась: – Ну вот, теперь вы практически дома.
Никита поглядел на нее недоуменно, потом взялся было за ручку, как она вдруг сказала:
– Погодите! Вы думаете, почему я до вашего дома не доехала? Бензину жалко? Просто я подумала: а вдруг они вас где-нибудь во дворе ждут? Или в подъезде?
Никита смотрел на нее, чувствуя себя полным идиотом:
– Мне и в голову не пришло! Вы такая внимательная! Честное слово, из вас бы получился отличный частный детектив. Как эта, у Агаты Кристи, мисс Марпл…
Он подавился комплиментом, потому что тот вполне мог быть воспринят совершенно противоположным образом: ведь мисс Марпл было лет под восемьдесят! Кто их знает, этих женщин, у них ведь искаженное восприятие таких вещей, как разговоры о возрасте и о внешности. Скажешь, к примеру: «Как вы сегодня хорошо выглядите!» А она: «Только сегодня?! Значит, обычно я выгляжу плохо?» И прочее в этом роде.
Но незнакомка вроде бы не обиделась:
– Вы бы тоже дали фору мисс Марпл и товарищу Каменской, если бы прочли столько детективов, сколько я их прочла.
– Детективы любите читать?
– Не то чтобы, – сказала она, чуть сморщив нос. – Работа у меня такая. Я в издательстве «Бук» работаю, в редакции приключенческой и детективной литературы. Строго говоря, восемьдесят процентов издаваемой нами художественной литературы – это именно детективы. Как наши, так и зарубежные. Начиталась – и поневоле начала мыслить по законам их парадоксальной логики. Не слышали такое выражение? Это профессиональное, я его у Жапризо вычитала, если не ошибаюсь. А может, у кого-то другого, не суть важно. Парадоксальная логика свойственна именно писателям-детективщикам, никому другому. Оттого, как правило, настоящим следователям не нравятся самые хорошие, изощренные, запутанные книжки. Говорят, неправдоподобно, в жизни такого не бывает. Именно поэтому от этих книжек и невозможно оторваться, но они пишутся для настоящих интеллектуалов, для тех, кто ищет в книге игру ума и чувства, а вовсе не гору трупов и усталого, но доброго опера или следователя, который эту гору терпеливо разгребает. Ну ладно, это я отвлеклась. Стало быть, логика, как парадоксальная, так и самая обыкновенная, мне вот что подсказывает сделать: оставить вас в машине, а самой пойти пройтись. Ноги размять. Дойти до вашего дома, прогуляться вокруг него, подняться на ваш этаж. Вы на каком этаже живете?
– На пятом, – виновато сказал Никита. – А лифта нет, но это хрущевка, так что невысоко.
– Ничего, – бодро отозвалась незнакомка, выбираясь из машины. – Говорят, хождение по ступенькам здорово подкачивает э-э… ноги сзади. Вот и подкачаюсь заодно.
– Погодите! – Никита распахнул свою дверцу. – Да вас зовут-то как?!
– А вам зачем? – Она обернулась смеясь, и в серой влажной мгле, окутавшей город в сумерки, как-то особенно ярко, солнечно блеснули ее глаза и улыбка. – Чтобы помянуть незлым, тихим словом? Вернусь – скажу. Если вернусь, конечно!
Маша Самохвалова
20 сентября 1967 года. Благовещенск
– Девочка у тебя, – ласково сказала докторша, – ой, какая хорошенькая девочка…
Эта самая докторша только что рычала на Машу, аки лютая зверица: «А ну тужься! Тужься, кому говорю! Что? Орать вздумала? Я тебе сейчас так поору!.. Тужься, дурочка, иначе порвешься вся!» А теперь вон как воркует. Впрочем, она ворковала и раньше, и утром, и днем. Когда тетка привезла Машу в роддом, испуганная и причитающая при каждой схватке больше, чем племянница, именно эта докторша их принимала. Она тогда участливо молвила:
– Рано начинаешь, молодая! – а потом как бы спохватилась: – Слушай, девонька, а это не ты из 13-й школы?..
Маша слабо кивнула. Даже удалось не заплакать! Она уже успела немного привыкнуть к своей позорной известности. Такое ощущение, что о ней весь город знал. Маша слышала, и в роно ее обсуждали, классная и директриса, а также оба завуча получили выговоры. Предлагали исключить ее из школы, но она сама забрала документы. В смысле, через тетю Лиду. Ладно, что ей в этом аттестате? Мечта о филфаке университета лопнула вдребезги. Теперь, чуть только оклемается после родов, надо будет сразу устраиваться на какую-то работу, ночным сторожем, к примеру, или уборщицей, только чтоб не с утра до вечера сидеть. Надо же будет нянчиться с ребенком, тетя Лида сутки напролет молотит по своей старенькой «Москве», ей не до нянченья особенно. Надо деньги зарабатывать. Невелики те деньги, да и Маша вряд ли сможет много приносить в дом, даже если найдет работу. Больше не на кого надеяться, не на
Видно, Машина печаль отразилась на ее лице, потому что докторша вдруг обняла ее за плечи и вот этим воркующим своим голосом проговорила:
– Не горюй, моя хорошая. Все проходит, знаешь ли. И это пройдет. Сейчас тебе тяжело, да ведь жизнь полосатая. Выйдешь из тьмы на свет, ничего, ничего, главное, верь в это!
Она улыбнулась Маше и вышла, оставив молоденькой сестричке записывать остальные анкетные данные будущей мамаши. Сестричка посмотрела на закрывшуюся дверь и сказала таинственным голосом:
– Она же у нас верующая. Ее так и зовут – Вера Ивановна. И всем всегда говорит: верь, верь… А что проку-то? Верь не верь… – Девушка с сожалением вздохнула и велела Маше встать на весы.
С Верой Ивановной они поговорили еще и потом, днем, когда тетя Лида, почему-то безостановочно рыдающая, долго стоявшая под окнами больницы, наконец-то ушла домой, но звонила в приемный покой чуть ли не каждые полчаса, интересуясь, как там Самохвалова, не родила ли еще.
– Тетушка твоя нас всех замаяла, – сказала Вера Ивановна, после обеда входя в предродовую палату и подсаживаясь к Маше. – Что ж она у тебя такая беспокойная? Видать, не рожала ни разу?
– Не-а, – повозила та головой по подушке. – Она не была замужем. Как-то не получилось. Ее жених на фронте погиб, ну а потом она ни в кого не могла влюбиться. И так как-то упустила время…
– Бывает, – кивнула докторша. – Со мной то же самое было. Мой тоже погиб… правда, не на фронте, а утонул. Я его очень сильно любила и думала, что для меня жизнь кончилась. Вообще жить не хотела. Меня имя мое спасло.
– Как это? – спросила Маша, обнаружив, что, когда рядом кто-то что-то рассказывает, значительно легче переносить мучительные спазмы, опоясывающие живот и отдающие в поясницу.
– Да так. Меня Верой почему назвали? Это такая история… Вот слушай. Моего отца в тридцать седьмом году забрали, хотя он участник Гражданской войны был и коммунист. Забрали за то, что он скрыл, что женился на поповской дочери. То есть у мамы моей отец был сельский священник, а тогда же за это… – Докторша усмехнулась и погладила Машин живот: – Смотри, как прыгает там твое дитятко! Очень хочет родиться.
– Рассказывайте, рассказывайте! – вцепилась в ее руку Маша, вся напрягаясь – и медленно расслабляясь, когда схватка прошла.
– Ну и вот. Его отправили в лагерь в Зырянский край. Это теперь называется Коми АССР, а тогда – Зырянский край. Мама писала в разные места, просила дать свидание, и наконец-то ей каким-то чудом позволили. Она накопила продуктов и поехала. А чтобы отцу побольше довезти, она всю дорогу ничего не ела, а только соленую воду пила. Ее мужики-попутчики спрашивают: ты, дескать, бабонька почему не ешь, чем питаешься? Она все отшучивалась: святой верой! Потом они вынудили ее рассказать, что не ест, дабы мужу продуктов привезти, так они ее всю дорогу из своих припасов кормили и еще с собой целый мешок пшена дали и сала. А поезд на тот полустанок, при котором был лагерь отцовский, прибывал поздно ночью. Простилась мама со своими попутчиками и осталась одна. Ни огонька, ни человека, у которого спросить, куда идти. Ни встать, ни лечь, кругом грязюка. Постояла мама, ноги у нее подкашиваются. Думает – а пойду-ка я пешком. А куда, в какую сторону идти – не знает. Нащупала наконец торную дорогу – и отправилась по ней. Вдруг проглянула луна из-за туч, и нагоняет маму какая-то женщина. Одета как все – в какую-то кацавейку и в платочек беленький. Спрашивает, куда, дескать, направляешься. Мама ей – так и так, в лагерь иду. «Да что ты, – говорит та женщина, лагерь совсем в другой стороне. – Пойдем со мной, я тебя провожу, потому что я живу в поселке в двух километрах от этого лагеря, и нам с тобой по пути».
