сейчас мысли Риммы заняты только одним желанием – оказаться на месте этой бессловесной куклы?!
Да, вид ложа слишком прямолинейно направлял ее мысли в определенное русло, и поэтому она с удовольствием приняла приглашение Никиты пройти через двор в здание самого театра – посмотреть на сцену. И надо же, чтобы основной деталью декорации оказалась именно кровать! Наваждение какое-то!
Темнота у правой кулисы шевельнулась, от нее отделился силуэт, двинулся к Римме.
– Вот вы где! – сказала она, нервно усмехнувшись. – А я думала, куда подевались?
– Стоял, думал, что вы очень хорошо смотритесь на сцене.
– Смеетесь, что ли? – Совсем смутившись, она отвернулась. – В этих декорациях можно хорошо смотреться только в платье с кринолином или, на худой конец, в фижмах. И чтобы прическа вот такая, облаком. И всякие бриллианты, бриллианты на шее, в волосах, серьги сверкают, перстни искрятся… А я… – Она развела руками, совершенно не соображая, что делает и говорит, чувствуя только, что он стоит рядом и смотрит… так смотрит, что у нее опять пересохли губы. – Какой… какой это будет спектакль?
– «Ромео и Джульетта».
Господи боже ты мой! Вот уж правда что в масть! Хотя… какая может быть масть, если героине Шекспира около 14 (
– «Ромео и Джульетта»? Значит, это платья, перехваченные под грудью, рукава с буфами, сеточки на волосах? А у мужчин такие панталоны пышные, башмаки с загнутыми носами, колеты… или кюлоты? Вечно я их путаю.
– Колеты – это что-то вроде нагрудников. Кюлоты – штаны, – пояснил Никита. – Но чтоб вы знали, у нашего режиссера в этом спектакле две гениальные придумки. Первая – все действие крутится вокруг этой кровати. На ней сидят, стоят, по ней ходят, скачут, на ней умирают, любовью занимаются…
– Ну она вроде бы для того и предназначена, – вставила Римма, нервно хихикнув, и тотчас устыдилась этого глупого хихиканья.
Но Никита спокойно продолжал:
– А второй гениальный сдвиг – на тему костюмов. Декорации более или менее в стиле эпохи, а костюмы – современные. Джинсы, курточки вроде как у вас, кроссовки. То есть вы типа в точку Джульетта. Даже на балу она одета в стиле «унисекс», не побоюсь этого слова. Слава богу, хоть мотоциклы на сцену не выезжают и Меркуцио – не трансвестит, как в том американском фильме.
– Чудный фильм, кстати, – грустно сказала Римма. – Я так рыдала… Впрочем, я от «Ромео и Джульетты» всегда рыдаю, в какой бы постановке ни видела. Если только текст не очень курочат, конечно. А как у вас с текстом?
– Да бог его знает, – равнодушно передернул плечами Никита. – Мое дело – сцена.
– А перевод выбрали чей? Щепкиной-Куперник или другой какой-то? – спросила Римма, но тотчас вспомнила, что решила не давить на мальчика интеллектом. Не столько чтобы не смущать его разницей в образовании, сколько опасаясь намекать постоянно на другую разницу.
Роковую, пагубную. В годах!
Предположим, она млеет при взгляде на его загорелую шею и очаровательные глаза. И надеется, что у самой глаза тоже довольно очаровательные и шея длинная, лебединая. Но ведь ее глаза уже окружены сеточками морщинок, а шея… так-то вроде ничего, но когда голову поворачиваешь, вот здесь, за ухом, такие предательские складочки образуются. И с другой стороны – тоже…
«Риммочка, иди домой, а? – с тоской сказала она себе. – Ну ведь ни к чему хорошему это не приведет, только сердце изранишь! – И тут же спохватилась: – Нет, но как его оставить? Он же в таком опасном положении. Может быть, ему еще понадобится мой совет, какая-то помощь…» И стыдилась этого лукавства с собой, и злилась, и если кто-то был тут в опасном положении, то она сама.
Между тем Никита сделал несколько шагов в полутьме к авансцене, нагнулся, нашарил что-то на полу и вернулся к Римме с кипой разрозненных листков.
– Вот суфлерский текст. Посмотрите, чей там перевод.
Римме достало одного взгляда:
– «Когда рукою недостойной грубо я осквернил святой алтарь, прости…» Да, это Щепкина-Куперник. По-моему, это самый лучший перевод. И нежный, и чувственный.
Никита всматривался в листочки, оставшиеся у него в руках:
– Это слова Ромео – то, что вы сказали. Так и написано: «Ромео
У Риммы зашлось дыхание. Опасные шутки у мальчика. Или для него это и впрямь всего лишь игра? Или… или что-то вдруг появилось в этих темных глазах? То, чего не было раньше? Не только сознание своей неотразимости и безотчетное желание испробовать свои чары еще на одной женщине, а… просто – желание? И что теперь делать? Подыграть ему? Ведь она знает диалог наизусть…
– Здесь по ходу действия герои уже садятся на кровать и разговаривают сидя, – сказал Никита и тотчас сел, похлопав рядом с собой ладонью.
Римма не могла сдвинуться с места, тогда он дернул ее за руку, и она плюхнулась-таки на это довольно жесткое ложе. И, удивляясь тому, как нервно, почти испуганно звучит ее голос, с усилием вымолвила:
–
–
–
–
–
И… и ничего не произошло. Они просто сидели и смотрели друг на друга, а между тем у Шекспира дальше следовала однозначная ремарка:
Он – ее. Ромео – Джульетту. Никита, значит, целует… кого?
Да никого!
Разочарование подкатывало к горлу, даже в глазах защипало. Вот будет стыд, если она сейчас расплачется перед ним! А главное – с чего?! Что вообще происходит с сердцем?
– Тут написано: «Целует ее», – вдруг сказал Никита.
Римма почувствовала, что у нее похолодели пальцы. Вот сейчас… Но вместо того чтобы ожечь его страстным, поощряющим взором, вместо того, наконец, чтобы уставиться на него нежно и покорно, она усмехнулась так равнодушно, как только могла:
– Да мало ли что написано у Шекспира! В конце концов, его герои переспали, – так что же, мы будем делать то же самое?
Мягкий свет в его глазах потух, они стали просто темными, непроницаемыми. И голос звучал насмешливо, когда он произнес реплику Ромео:
–
Римма вся сжалась от ненависти к себе. Что она натворила! Ведь уже близко, близко было то, чего она так отчаянно хочет! Поцеловать его, а потом… кто знает, что может случиться потом! Откуда вдруг
