объявление: «Продам дачу в Семеновском районе. Недорого» – ни у кого не вызывает никаких эмоций. Ни у приемщиков газетных объявлений, ни у потенциальных покупателей. И то сказать, в октябре сего года подобными объявлениями газета «Из рук в руки» и аналогичные издания были просто-таки перенасыщены. Предложение на два-три порядка опережало спрос, за десять тысяч «деревянных» можно было купить вполне приличный коттеджик не столь далеко от железной дороги. Легко! А вот продать дом за околицей полузаброшенной (из всех жителей остались там спившаяся фермерша и две нелюдимые и бегущие от общения старухи) деревушки, дом, стоящий почти на болотине, от которой по утрам и вечерам поднимаются вреднючие туманы, а до железной дороги чуть не час надобно чапать по вечно, даже и в самые сухие дни, раскисшей тропе… И путь на электричке туда не близкий – полтора часа в битком набитом вагоне, потому что людская масса начинает рассасываться лишь на Линде и в Кезе, а на этой станции под названием Мельница еще и не всякий поезд останавливается…
Но ведь домиком мог заинтересоваться и человек с машиной, которому плевать на железнодорожные превратности! Желательно также, чтобы он обладал при этом и крепким здоровьем, дабы не подействовали на него отрицательно сизые туманы, которые по утрам, в предрассветье, а особенно в лунные ночи напоминали медлительных, задумчивых призраков и будили не столько страх, сколько поэтическое воображение.
А что до соседок, то фермерша, повторимся, спилась, а старушки слегка сдвинулись от вековечной заброшенности и теперь воображали, что на дворе – начало шестидесятых, время, так сказать, повторной коллективизации, и к ним вот-вот нагрянут потомки пламенных революционеров с требованием искоренить остатки личной собственности, как-то: двух хрюшек, пятерых куриц и пожилого, усталого петуха. Поэтому они носа из дома практически не высовывали, и для человека, алчущего спокойствия и одиночества, лучшего общества (то есть полного его отсутствия) и пожелать было нельзя!
Нет, наверное, Никита хотел слишком много: чтобы попался покупатель и с машиной, и с поэтическим воображением, и с жаждой одиночества, и с требуемой суммой в кармане… Честно говоря, он уже и сам начал сомневаться в возможности встречи с таким редкостным индивидуумом и даже подумывал, не прибавить ли к своему объявлению сакраментальную фразу «Торг уместен», как вдруг однажды вечером раздался звонок.
– Это вы дачу на Мельнице продаете? – спросил серьезный и где-то даже интеллигентный мужской голос, порою заглушаемый характерным треском. Похоже было, что звонили с Автозавода, там вечно какие-то страсти-мордасти на телефонной станции творятся.
– Да, – недоверчиво ответил Никита. Сколько уж было их, этих звонков, даже где-то интеллигентных, но, когда доходило дело до описания дома, а особенно – до цены, интонации все более начинали напоминать базарные. – Да, продаю. Дом двухэтажный, вернее, с мансардой, сад – десять соток, огород – пятнадцать…
– Кошмар, – отозвался мужчина, – пятнадцать соток огорода! Это с ума сойдешь – жуков с картошки убирать.
– А вы не сажайте картошку, – посоветовал Никита, – сажайте морковку да свеклу. Их жуки не едят. Или вообще ничего не сажайте.
– Надо полагать, так вы и поступаете? – поинтересовался мужчина с легким смешком в своем интеллигентном голосе.
– Есть маленько, – признался Никита.
– Значит, огород зарос до стадии джунглей? – Мужчина оказался не в меру проницательным. – А сад в каком состоянии? Яблони у вас какие?
– Пепин шафранный, антоновка, анис. Ну и «звездочка», – не без грусти сообщил Никита, впервые осознав, что, если сделка состоится, он больше никогда не залюбуется облачным цветением этого старого сада, не увидит тугих, глянцевитых яблок, выглядывавших сквозь темную листву раскидистых яблонь и впрямь напоминающих маленькие бордовые звездочки… И цветения сирени больше не увидит. Одно окно выходило прямо в ее заросли, и в мае-июне, когда цвели, сменяя друг друга, разные сорта, можно было умереть от счастья, задохнуться от восторга, расплакаться от этой несказанной сиреневой красоты…
Ну и ладно, ну и в пень, как принято выражаться, надо же ему на что-то жить! Дядюшкино наследство если и привалит, то, как сказали в юридической консультации, только лет через пять. Не раньше. Когда «безвестно отсутствующего» Резвуна Н. А. признают погибшим – со всеми вытекающими последствиями для его единственного наследника. Не в натуре Никиты – еле сводить концы с концами, влачить жалкое существование на хиленькую зарплату театрального художника-декоратора. Такие подарки судьбы, как гонорар за оформление «Барбариса», выпадают, увы, крайне редко. Продажа дачи даст ему возможность продержаться какое-то время, несильно бедствуя, так что… простите, сирени и яблони!
– А как бы вашу дачку поглядеть? – осведомился мужчина.
– Да ради бога. Хоть завтра!
– Завтра? – Он замялся, и Никите даже послышалось, что он с кем-то быстро перемолвился. Второй голос был тоже мужской, но ни слова Никита не различил. – Ой, нет, – спохватился покупатель, – завтра я никак не могу.
– А послезавтра? – почти с отчаянием спросил Никита, потому что завтра и послезавтра были последними условно свободными днями в обозримом будущем: накануне сдачи был спектакль, который он, по своему обыкновению, затянул до неприличия, и счет тому сроку, когда на него обрушится неумолимая кара главрежа, шел уже не на дни, а даже на минуты.
– Да и послезавтра тоже… – нерешительно протянул мужчина, а потом вдруг воскликнул: – А впрочем, согласен. Где встречаемся? Когда?
– Наверное, лучше всего на вокзале? – предложил Никита. – Скажем, около расписания пригородных поездов. Лучше поехать пораньше, на восьмичасовой электричке, на семеновской. Сейчас народу не больно-то много, сезон окончился. К тому же будний день. Вам это не слишком рано?
– Слишком, – весело ответил мужчина. – Встретимся в одиннадцать, не раньше. А вам непременно охота ехать на электричке?
– Можно и на автобусе, – покладисто ответил Никита. – Но я расписания не знаю.
– А как насчет автомобильного транспорта?
– Ну… моя машина сейчас в ремонте, – солгал Никита, у которого машины вовсе не было. Раньше была, отцовская. Но раньше у них много чего было: и машина, и квартира четырехкомнатная в «дворянском гнезде» на улице Горького… Да что проку вспоминать!
– Зато моя на ходу, – жизнерадостно сообщил его собеседник. – На ней и поедем, договорились?
И они договорились.
Иннокентий Сироткин
15 июня 2001 года.
Дачный поселок Бурьяны Арзамасского района
– Кеша, угомонись, – ласково сказал он. – Ну дохлое дело, Кеша, пора понять! Не ерепенься, я тебя умоляю…
И улыбнулся терпеливо, понимающе, участливо. Глаза у него при этом были усталые, но тоже исполненные терпения и понимания.
Никогда Иннокентий Сироткин не видел у своего старинного дружка таких глаз, не слышал такого голоса. Всегда он был под стать своей фамилии – резкий на слово, резвый в мыслях и движениях, стремительный, как бы звенящий, бряцающий оружием при каждом шаге. Говорил коротко, точно, в глаза не смотрел, а взглядывал, словно на курок нажимал, ну а если уставится пристально, задумчиво – это беда: возникало ощущение, что он выцеливает жертву, медленно ведет вслед за нею ствол пистолета с навинченным на него глушителем. Черт его знает, почему именно эта ассоциация возникала у Сироткина, когда он видел этот оценивающе-прицеливающийся взгляд у своего старинного дружка.
Да, они и впрямь могли называться старинными друзьями, ибо знакомы были лет сто, не меньше, еще с институтских времен, когда вместе перепечатывали на машинке, а потом втихую распространяли исключительно среди своих, проверенных и доверенных, диссиду, и запрещенного Замятина – штучку покрепче любой диссиды, и Солженицына, и массу прозы подобного рода, в которую самым причудливым образом порою затесывались неприличная «Лолита», стишки Баркова, «Заветные сказки» Афанасьева и прочая, и прочая, и прочая, извините за выражение, эротика, где всякая часть человеческого тела
