Лев IX отчасти имел в виду политические цели и это ни для кого не являлось тайной. Он нашел, что дела обстоят даже хуже, чем он полагал. На основании увиденного он первым делом отправил послание императору Константину и высказал сожаление по поводу того, что нормандцы с беспощадностью, превосходящей деяния язычников, поднялись против церкви Божьей, принуждал христиан страдать от новых и безобразных пыток, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков, не делая разницы между святым и мирским, разоряя церкви, сжигая их и повергая в руины. Жесткие меры должны были быть приняты, и немедленно, против нормандцев, если думать о сохранении церкви в южной Италии и всех папских владений.
Зимой 1050/51 г. Лев IX поехал в Германию обсудить дела с западным императором, а по возвращении в Рим в марте обнаружил ожидавшую его новую делегацию из Беневенто с вестью, что знатные люди города изгнали своих прежних правителей с тем, чтобы передать себя полностью в руки наместника святого Петра. Подобного предложения папа давно ждал и не стал отказываться. Необходимость присутствовать на синоде в Риме помешала ему немедленно отправиться в Беневенто, но он прибыл туда в начале июля и принял от местных жителей заверения в полной покорности Святому престолу. Следующей проблемой было закрепить покровительство официально, и с этой целью Лев IX пригласил на совет Дрого и Гвемара. Они явились тотчас и легко дали папе гарантии, в которых он нуждался, — слишком легко, как оказалось. Власть Дрого как графа Апулии не была непререкаемой, и, едва он покинул Беневенто, чтобы вернуться в Мельфи, как в Салерно, где папа оставался с Гвемаром, прибыли гонцы с вестью о том, что нормандцы продолжают свои атаки Беневенто. Лев IX пришел в ярость и не успокоился даже после уверений Гвемара, что Дрого сделал все возможно, но еще не успел приструнить своих непокорных соотечественников. Все еще кипя гневом, папа продиктовал письмо к Дрого с требованием немедленного вмешательства, восстановления порядка и выплаты компенсации в размере, указанном самими беневентцами.
Письмо не прибыло по назначению, поскольку гонец, которому оно было доверено, по дороге услышал новость, которая заставила его немедля вернуться в Салерно. Дрого де Отвиль был убит.
По мере того как возмущение против нормандцев росло, оппозиционно настроенные силы группировались по трем отдельным фракциям — провизантийская, поддерживаемая и субсидируемая Аргирусом и стремившаяся к восстановлению греческого владычества на полуострове; папистская, представителям которой хотелось бы, чтобы весь регион последовал примеру Беневенто; и фракция независимых, которые не видели причин, почему бы южной Италии не существовать самой по себе под властью старой итало-лангобардской аристократии с ее пятивековым опытом. Хотя основные подозрения падают на провизантийскую партию, мы не можем сказать с уверенностью, какая из трех фракций ответственная за смерть Дрого. Мы только знаем, как это произошло: в День святого Лаврентия, 10 августа 1051 г., граф Апулийский отправился в часовню своего замка в Монте-Иларо (ныне Монтелла), чтобы присутствовать на праздничной службе. Как только он вошел в здание, некий Рисус, прежде прятавшийся за дверью, набросился на него и убил. Рисус, предположительно, был не один, поскольку известно, что несколько спутников Дрого погибли вместе с ним. Поскольку некоторые другие нормандские вожди в Апулии встретили смерть в тот же день и при подобных же обстоятельствах, можно предположить, что убийство Дрого было частью широкого заговора, организаторы которого стремились раз и навсегда избавить страну от угнетателей.
Если такой заговор имел место, он потерпел неудачу. Влияние нормандцев не ослабело, а гнев и жестокость возросли. Более того, потеряв вождя, они не торопились выбирать нового и могли, ни на кого не оглядываясь, вершить свою месть. Дрого был уравновешенным человеком, богобоязненным и в целом порядочным; и хотя не представилось серьезных поводов для того, чтобы железной рукой утвердить свою власть, он хорошо понимал необходимость дисциплины. Даже без учета последних событий в Беневенто его смерть утяжеляла ситуацию, по крайней мере с точки зрения Льва IX. Дрого по крайней мере был готов обсуждать дела разумно и честно и показал себя сговорчивым собеседником, хотя ему не всегда удавалось исполнить обещанное. Теперь не осталось никого, кто мог бы выступать от имени всех нормандцев, и страна катилась к анархии. Для того чтобы восстановить порядок и спокойствие, требовалось применить силу. Папа отслужил в день Вознесения мессу за упокой души Дрого и начал собирать армию.
Задача оказалась более трудной, чем он ожидал. Генрих III, хоть он частично нес ответственность за создавшуюся ситуацию, еще злился на папу за то, что тот прибрал к рукам Беневенто; кроме того, война с Венгрией и внутренние проблемы не оставляли сил ни на что другое. Он отказал папе в какой-либо военной поддержке. Так же поступил и король Франции, которому хватило хлопот с нормандцами у себя дома. Помощь пришла с той стороны, откуда Лев IX меньше всего ее ожидал, — из Константинополя. Аргирус, пожалованный за верную службу ничего не значащим титулом герцога Италии, Калабрии, Сицилии и — как ни странно — Пафлагонии, по-прежнему оставался главным экспертом и советником у императора в делах итальянской политики; во время недавнего визита в столицу он сумел убедить Константина — несмотря на яростные протесты греческого патриарха — в необходимости союза с латининами. Нормандцы, утверждал он, представляют большую угрозу для византийских интересов, нежели западный император, лангобарды и папа, а другого способа сокрушить их владычество на полуострове нет. Лангобардское происхождение самого Аргируса, наверное, придавало дополнительную страстность его речи; император принял совет, и еще до конца 1051 г. Аргирус договорился со Львом IX о совместных военных действиях.
В самой Италии большинство мелких баронов на юге и в центре с готовностью откликнулись на призыв папы. Многие из них уже пострадали от нормандских набегов и начали бояться за собственную жизнь и благополучие, в то время как другие просто видели надвигающийся смерч и были озабочены тем, чтобы остановить его, пока есть время. Однако, когда Лев IX обратился к Гвемару (которого он специально оставил напоследок), его ждал категорический отказ. Едва ли папа сильно удивился. Дрого был женат на сестре Гвемара; нормандско-салернианский союз существовал уже в течение пятнадцати лет к неизменной выгоде обеих сторон. Если бы Гвемар теперь предал своих союзников — ив некоторых случаях вассалов, — они могли бы сбросить с трона, прежде чем Лев IX или кто-то другой успеют вмешаться. Более того, если бы план папы удался, и нормандцы были бы изгнаны из Италии, князь Салерно оказался бы лицом к лицу с победоносным византийско-папским альянсом; а прошлое Гвемара едва ли внушало ему любовь к грекам. Потому он отправил Льву IX послание, вежливое, но твердое, указывая, что он не станет присоединяться к лиге против нормандцев, кроме того, он считает себя не вправе стоять в стороне, если кто-то будет на них нападать.
Вторая часть послания явилась для папы неприятной неожиданностью. Хотя он не рассчитывал на поддержку Гвемара, но все же полагал, что тот будет соблюдать нейтралитет. Тем временем князь Салерно позаботился о том, чтобы его послание было обнародовано как можно шире, и известие о позиции, занятой самым могущественным из южных правителей, произвело опасное деморализующее воздействие на итальянские и лангобардские подразделения папской армии. Общее уныние еще усиливалось из-за страшных историй, распространявшихся салернскими агентами, в которых расписывались военные умения нормандцев и рисовались картины ужасной мести, ожидающей тех, кто осмелится поднять на них оружие, после неизбежной нормандской победы.
Однако среди всех этих баек небеса посылали более серьезные и мрачные предзнаменования. Аматус подробно сообщает о 'чудесных знаках', которые являлись в Салерно, а также в Иерусалиме. Чудовищный ребенок родился с одним глазом в середине лба и с бычьими копытами и хвостом. Другой появился на свет с двумя головами. Река — не сказано какая — бежала красная от крови, а масляный светильник в церкви Святого Бенедикта оказался полным молока. Все это, уверяет Аматус, предсказывало смерть Гвемара.
И действительно, пришел черед князю Салерно принять жестокую смерть. Провизантийская партия пришла к власти в Амальфи, и город тотчас восстал против господства Салерно, отказавшись платить установленную дань. Мятежники сумели каким-то образом заручиться поддержкой некоторых домашних Гвемара; и 2 июня 1052 г. Гвемар Салернский был убит в столичной гавани. Убийцами стали четыре его шурина, сыновья графа Теанского, старший из которых провозгласил себя преемником Гвемара. Два главных врага Византии были убиты в течение года, и, хотя греки едва были ответственными за эту смерть в той же мере, как за смерть Дрого, трудно полностью отрицать их вину.
