1088 г. Этим объясняется его гнев по поводу назначения Робера — единственный случай в его жизни, когда он поднял руку на представителя духовенства.
Если мы принимаем современную интерпретацию письма папы, оно оказывается всего лишь записью соглашения десятилетней давности, выгодного для обеих сторон. Власть, предоставленная Рожеру, не была абсолютной и не долго оставалась уникальной: спустя несколько лет король Генрих II получил почти такие же права в отношении английской церкви. Но не стоит на этом основании ее недооценивать. У Рожера теперь имелись подтвержденные в письменной форме полномочия от Рима, позволявшие ему принимать решения по своему усмотрению, что было бы невозможно при наличии на Сицилии полноценного папского представительства. Он обрел таким образом реальную власть над латинской церковью на своих территориях, в той же мере, в какой он имел ее над православными и мусульманскими общинами. Если он и не добился столь блестящей дипломатической победы, как прежде предполагалось, то безусловно преуспел в достижении своих целей.[73]
Папа Урбан не был единственным выдающимся церковным деятелем, появившимся под стенами Капуи в те летние дни 1098 г. Святой Ансельм, архиепископ Кентерберийский, лангобард по рождению, покинул в отчаянии Англию в предыдушем октябре — Вильгельм Руфус уже не в первый раз отравлял его жизнь — и находился неподалеку от осажденного города. Рожер Борса отправил ему письмо с приглашением посетить осаждающих. Как рассказывает друг и биограф Ансельма, монах Эадмер (сопровождавший его), Ансельм принял приглашение и оставался у Капуи вплоть до падения города, «живя в палатках, поставленных в стороне от шума и суеты военного лагеря». Вскоре после его приезда к нему присоединился папа. Дальнейшую историю лучше изложить словами Эадмера: «Святейший папа и Ансельм были соседями при осаде… они, казалось, жили одним домом, а не двумя, и каждый, кто по своей воле являлся с визитом к папе, навещал по пути Ансельма. В действительности многие, кто боялся приблизиться к папе, спешили зайти к Ансельму, ведомые той любовью, которая не знает страха. К величию папы допускались только богатые; человечность Ансельма давала приют всем без исключения. А кого я имею в виду под всеми? Даже язычников, наряду с христианами. Это были действительно язычники, поскольку граф Сицилии, вассал герцога Рожера, взял их с собой в количестве нескольких тысяч. Некоторые из них, говорю я вам, потрясенные рассказами о доброте Ансельма, которые ходили среди них, зачастили в наш лагерь. Они с благодарностью принимали пищу, которую Ансельм им предлагал, и возвращались к собственному народу, описывая его удивительную доброту. В результате он заслужил такое уважение среди них, что, когда мы проходили через их лагерь — поскольку они жили вместе в одном лагере — громадная толпа, воздевшая руки к небесам, призывала благословение на его голову, а затем поцеловала ему руку, по своему обычаю, они почтительно преклонили перед ним колени, благодаря его за доброту и щедрость. Многие из них даже, как нам стало известно, добровольно следовали поучениям Ансельма и возложили бы на себя узы христианской веры, если бы не боялись гнева своего графа. Ибо воистину он не желал, чтобы кто-то из них становился христианиномбезнаказанно. Из каких соображений — если позволительно употребить такое слово — он так поступал, меня не касается: пусть это остается между ним и Богом».
Эадмер не самый объективный биограф, и трудно поверить, что сарацинские войска графа Рожера были столь многочисленны и столь восторженны, как он описывает. В его рассказе содержится, однако, интересное упоминание о том, что граф не позволял сарацинам принимать христианство. В последующие годы правителей Сицилии не раз жестоко проклинали за то, что они хладнокровно посылали мусульманские войска на своих христианских врагов и яростно противились любым попыткам миссионерства. Фанатичным средневековым умам такая политика казалась аморальной, но она полностью оправдала себя на практике. Прежде всего, создав отборные войска из сарацинских воинов под командой сарацинских военачальников, использовавшие традиционные методы ведения войны, Рожер нашел полезное применение боевому духу и военным талантам своих мусульманских подданных; в результате они не чувствовали себя людьми второго сорта, а, напротив, гордились тем, что участвуют в делах нового сицилийского государства. Во-вторых, он знал, какое разрушительное воздействие оказывают любые религиозные санкции на боеспособность христианской армии. Его отношения с папством были вполне дружественными, но никто не ведал, сколь долго они такими останутся. Только при наличии сильного исламского подразделения в его войске он мог гарантировать, что в случае разрыва с папой в его распоряжении останется корпус первоклассных воинов, всецело ему преданных. Наконец, присутствие сарацинского подразделения делало армию графа самой сильной на полуострове, обеспечивая ей превосходство над войсками Капуи и даже армией графа Апулии.
Рожер со временем все больше проникался уважением к военному искусству сарацин, и одновременно нечто подобное происходило в административной сфере. По мере того как он завоевывал их доверие и они начинали признавать его в качестве своего правителя — при том, что их таланты и умения, особенно в финансовых и коммерческих делах, постепенно, проявлялись со всей очевидностью, — всебольше мусульман занимали высокие административные должности. В Палермо правителями всегда были христиане, хотя даже там глава носил арабский титул эмира, который вошел в латинский язык в форме «ammiratus», и от него произошло современное слово «адмирал». Но почти во всехобластях острова, где население было полностью или в основном мусульманским, власть осталась в руках местных сарацинских эмиров. Соответственно, после того как в стране воцарился мир, ожили древние арабские традиции в области науки, искусства, философии: вновь появившихся поэтов, ученых и ремесленников прославляли и привечали, и тем самым были заложены основы для небывалого расцвета культуры на Сицилии в XII столетии, в который арабы внесли самый большой и ощутимый вклад.
Учитывая все это, едва ли стоит удивляться, что, когда в ноябре 1095 г. в Клермоне папа Урбан призвал правителей и народы христианского мира поднять оружие против сарацин и освободить Святую землю от языческой скверны, его слова не нашли отклика у графа Сицилии. Рыцари и бароны Апулии, в чьих сердцах не угасала старая нормандская страсть к перемене мест, отозвались сразу и с величайшим воодушевлением; дошло до того, что Рожер Борса, который — как всегда с дядиной помощью — осаждал мятежный Амальфи, когда весть о Крестовом походе достигла южной Италии, неожиданно обнаружил, что почти половина его войска дезертировала, и вынужден был снять осаду. Через несколько месяцев армия крестоносцев, пересекавшая полуостров, чтобы отплыть на кораблях дальше по дороге, невероятно пополнилась за счет нормандских воинов, которые сотнями присоединялись к ней. Ими предводительствовал великан Боэмунд, и среди его приближенных были, как минимум, еще пять внуков и два правнука Танкреда де Отвиля.
Герцогу Апулии, несмотря на злосчастное дезертирство его армии, этот великий исход казался даром Божьим, ибо благодаря ему он избавился от всех самых опасных и беспокойных обитателей своих владений. Но возбуждение и волнения этого лета не затронули его дядю. Рожер за свою жизнь уже пресытился крестовыми походами. Арабский историк Ибн аль-Атхир рассказывает, как примерно в это время графу предложили присоединиться к французской армии, отправлявшейся в военную экспедицию в Африку против Темима, зиридского султана из династии Зиридов в Махдии, на территории нынешнего Туниса. Аль-Атхир далее пишет:
«Получив эту весть, Рожер собрал своих соратников и спросил у них совета. Все ответили: «Воистину, это прекрасный план для всех, ибо тогда страны станут христианскими». Но Рожер поднял ногу и, издав неприличный звук, сказал: «Я считаю, что это не лучший совет… Когда эта армия будет здесь, мне придется предоставить корабли и еще многое другое, чтобы переправить в Африку их и мои собственные войска. Если мы завоюем эту страну, она будет принадлежать им, а мы должны будем посылать им провизию с Сицилии, и я потеряю деньги, получаемые каждый год от торговли. Если же, наоборот, поход закончится неудачей, они вернутся на Сицилию и станут надоедать мне здесь. Более того, Темим сможет обвинить меня в бесчестье, заявив, что я нарушил слово и порвал связи дружбы, существовавшие между нашими странами».
Ибн аль-Атхир писал примерно через сто лет после смерти Рожера. Факты у него немного спутались, эпизод, о котором идет речь, скорее всего, соотносится с отказом Рожера присоединиться к совместной пизанско-генуэзской экспедиции против Темима в 1086 г. Рассказ аль-Атхира ценен не столько как источник исторических сведений, сколько как свидетельство касательно репутации Рожера в арабском мире. Это также одна из немногих дошедших до нас историй, которые рисуют портрет — пусть неточный и схематичный — Рожера как человека. О его личности и частной жизни мы знаем до обидного мало. Единственное, что можно утверждать, — он в полной мере обладал плодовитостью Отвилей. В
