Прежде всего он заметил6 что в холле не валяются затасканные кроссовки — их было у Сета четыре пары, и он ни в какую не соглашался выбросить хотя бы одну. Ричард прошел к лестнице и провел рукой по перилам. В возрасте десяти лет Сет вырезал на перилах свои инициалы. В десять лет уже положено понимать, что можно делать и чего нельзя, но Лина, несмотря на это, не разрешила Ричард его наказывать. Эти перила Ричард делал сам почти целое лето. Он спиливал, шкурил, полировал изуродованное место заново, но призраки букв все равно оставались.
Теперь же они исчезли.
Наверх. Комната Сета. Все чисто, аккуратно и необжито, сухо и обезличено. Вполне можно повесить на дверной ручке табличку «Комната для гостей».
Вниз. Здесь Ричард задержался дольше. Змеиное сплетение проводов исчезло, усилители и микрофоны исчезли, ворох деталей от магнитофона, который Сет постоянно собирался «наладить» (ни усидчивостью, ни умением, присущими Джону, он не обладал), тоже исчез. Вместо этого в комнате заметно ощущалось глубокое (и не особенно приятное) влияние личности Лины: тяжелая вычурная мебель, плюшевые гобелены на стенах (на одном была сцена «Тайной вечери», где Христос больше походил на Уэйна Ньютона; на другом олень на фоне аляскинского пейзажа) и вызывающе яркий, как артериальная кровь, ковер на полу. Следов того, что когда-то в этой комнате обитал подросток по имени Сет Хагстром, не осталось никаких. Ни в этой комнате, ни в какой другой.
Ричард все еще стоял у лестницы и оглядывался вокруг, когда до него донесся шум подъезжающей машины.
«Лина, — подумал он, испытав лихорадочный приступ чувства вины. Лина вернулась с игры… Что она скажет, когда увидит, что Сет исчез? Что?..»
«Убийца! — представился ему ее крик. — Ты убил моего мальчика!»
Но ведь он не убивал…
— Я его ВЫЧЕРКНУЛ, — пробормотал он и направился на кухню встречать жену.
Лина стала толще.
Играть в бинго уезжала женщина, весившая около ста восьмидесяти фунтов. Вернулась же бабища весом по крайней мере в триста, а может, и больше. Чтобы пройти в дверь, ей пришлось даже чуть повернуться. Под синтетическими брюками цвета перезревших оливок колыхались складками слоновьи бедра. Кожа ее, лишь болезненно желтая три часа назад, приобрела теперь совершенно нездоровый бледный оттенок. Даже не будучи врачом, Ричард понимал, что это свидетельствует о серьезном расстройстве печени и грядущих сердечных приступах. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, глядели на него ровно и презрительно.
В одной пухлой и дряблой руке она держала полиэтиленовый пакет с огромной индейкой, которая скользила и переворачивалась там, словно обезображенное тело самоубийцы.
— На что ты так уставился, Ричард? — спросила она.
«На тебя, Лина. Я уставился на тебя. Потому что ты стала вот такой в этом мире, где мы не завели детей. Такой ты стала в мире, где тебе нЕкого любить, какой бы отравленной ни была твоя любовь. Вот как Лина выглядит в мире, где в нее вошло все и не вышло ничего. На тебя, Лина, я уставился, на тебя».
— Эта птица, Лина… — выдавил он наконец. — В жизни я не видел такой огромной индейки.
— Ну и что ты стоишь, смотришь на нее, как идиот? Лучше бы помог!
Он взял у Лины индейку и положил ее на кухонный стол, ощущая исходящие от нее волны безрадостного холода. Замороженная птица перекатилась на бок с таким звуком, словно в пакете лежал кусок дерева.
— Не сюда! — прикрикнула Лина раздраженно и указала на дверь кладовой. — Сюда она не влезет. Засунь ее в морозильник!
— Извини, — пробормотал Ричард. Раньше у них не было отдельного морозильника. В том мире, в котором они жили с Сетом.
Он взял пакет и отнес в кладовую, где в холодном белом свете флюоресцентной лампы стоял похожий на белый гроб стоял морозильник «Амина». Положив индейку внутрь рядом с замороженными тушками других птиц и зверей, он вернулся на кухню. Лина достала из буфета банку шоколадных конфет с начинкой и принялась методично уничтожать их одну за другой.
— Сегодня была игра в честь Дня Благодарения, — сказала она. — Мы устроили ее на семь дней раньше, потому что на следующей неделе отцу Филлипсу нужно ложиться в больницу вырезать желчный пузырь. Я выиграла главный приз.
Она улыбнулась, показав зубы, перепачканные шоколадом и ореховым маслом.
— Лина, ты когда-нибудь жалеешь, что у нас нет детей? — спросил Ричард.
Она посмотрела на него так, словно он сошел с ума.
— На кой черт мне такая обуза? — ответила она вопросом на вопрос и поставила оставшиеся полбанки конфет обратно в буфет. — Я ложусь спать. Ты идешь или опять будешь сидеть над пишущей машинкой?
— Пожалуй, еще посижу, — сказал он на удивление спокойным голосом. Я недолго.
— Этот хлам работает?
— Что?.. — Он тут же понял, о чем она, и ощутил новую вспышку вины. Она знала о текст-процессоре, конечно же, знала. То, что он ВЫЧЕРКНУЛ Сета, никак не повлияло на Роджера и судьбу его семьи. — Э-э… Нет. Не работает.
Она удовлетворенно кивнула.
— Этот твой племянник… Вечно голова в облаках. Весь в тебя, Ричард. Если бы ты не был таким тихоней, я бы, может быть, подумала, что это твоя работа пятнадцатилетней давности. — Она рассмеялась неожиданно громко типичный смех стареющей циничной опошлившейся бабы, — и он едва сдержался, чтобы не ударить ее. Затем на его губах возникла улыбка, тонкая и такая же белая и холодная, как морозильник, появившийся в этом мире вместо Сета.
— Я недолго, — повторил он. — Нужно кое-что записать.
— Почему бы тебе не написать рассказ, за который дадут Нобелевскую премию или еще что-нибудь в этом роде? — безразлично спросила она. Доски пола скрипели и прогибались под ней, когда она, колыхаясь, шла к лестнице. — Мы все еще должны за мои очки для чтения. И кроме того, просрочен платеж за «Бетамакс».[5] Когда ты, наконец, сделаешь хоть немного денег, черт побери?
— Я не знаю, Лина, — сказал Ричард. — Но сегодня у меня есть хорошая идея. Действительно хорошая.
Лина обернулась и посмотрела на него, собираясь сказать что-то саркастическое, что-нибудь вроде того, что хотя ни от одной его хорошей идеи еще никогда не было толка, она, мол, до сих пор его не бросила. Не сказала. Может быть, что-то в улыбке Ричарда остановило ее, и она молча пошла наверх. Ричард остался стоять, прислушиваясь к ее тяжелым шагам. По лбу катился пот. Он чувствовал одновременно и слабость, и какое-то возбуждение.
Потом Ричард повернулся и, выйдя из дома, двинулся к своему кабинету.
На этот раз процессор, как только он включил его, не стал гудеть или реветь, а хрипло прерывисто завыл. И почти сразу из корпуса дисплейного блока запахло горящей обмоткой трансформатора, а когда он нажал клавишу «EXECUTE», убирая с экрана поздравление, блок задымился.
«Времени осталось мало, — пронеслось у него в голове. — Нет… Времени просто не осталось. Джон знал это, и теперь я тоже знаю».
Нужно было что-то выбирать: либо вернуть Сета, нажав клавишу «ВСТАВИТЬ» (он не сомневался, что это можно сделать с такой же легкостью, как он сделал золотые монеты), либо завершить начатое.
Запах становился все сильнее, все тревожнее. Еще немного, и загорится мигающее слово «ПЕРЕГРУЗКА».
Он напечатал:
МОЯ ЖЕНА АДЕЛИНА МЕЙБЛ УОРРЕН ХАГСТРОМ.
Нажал клавишу «ВЫЧЕРКНУТЬ».
