– Что? – не понял он.
– Вы… Вы – Лук Мордэ, один из самых известных в мире теноров. Мирового класса. Звезда первой величины. Один из трех… Ну из пяти лучших певцов планеты…
– Ну да… конечно, – словно удивился ее словам Мордасов. – Похоже, что так…
– Так что теперь вам нечего это кому-то доказывать. Вы – уже Лук Мордэ. Вы случились… Состоялись!
Лука Ильич серьезно и даже чуть обиженно посмотрел на Елену.
– А что же теперь? Что дальше?
В его голосе была такая, почти детская, растерянность, что ей действительно стало жалко его.
– Скажите… – настаивал он.
– Наслаждаться достигнутым… наверно, – не очень уверенно ответила она. – Продолжить…
Он налил себе в бокал вина и залпом выпил.
– Я завидую себе, тогдашнему, – тихо, с волнением произнес он. – Только в России может быть такая молодость. Нищая, святая, с горящими глазами, с великими планами. Сама эта земля рождает новые идеи! Новые цели… Новые горизонты…
– Но сколько этих молодых гениев здесь и гибнет, – осторожно произнесла Елена.
– Большинство! – резко и безоговорочно бросил Лук. – Никого не осталось… А кто жив… сломлен, потерялся в жизни.
Он отвернулся, и она заметила сверкнувшие слезы в его глазах.
– Зачем я приехал сюда? Зачем?! – глухо, но страстно проговорил – почти про себя Мордасов. – Ведь почти тридцать лет я боялся вернуться… в Россию. Нет, черт дернул! На старости лет…
Он улыбнулся извиняющейся улыбкой.
– Простите меня, старика. Расчувствовался некстати. Елена прощающе улыбнулась ему.
– А я так много собрала о вас… материалов. – Она осторожно, словно боясь спугнуть его, достала из сумочки толстую свернутую тетрадь. – О вас – тогдашнем. Еще в России. Ведь вы были знаменитый здесь человек!
– Я?! – чуть не отпрянул от нее Лука Ильич. – Знаменитый? Здесь? В России?..
– Да, да… Вы! Именно в Москве… Десятки людей называют вас одним из самых талантливых людей вашего поколения.
Мордасов молча и недоверчиво смотрел на нее несколько мгновений и потом произнес:
– Разве что пьянством своим… был знаменит?
– И этим тоже! – рассмеялась Елена. – Много пили?
– Практически каждый день… – как бы про себя произнес он. – В России пьянство – почти религия. Во всяком случае раньше так было.
– «Быль молодцу – не укор». – Журналистка развернула тетрадь. – Много… Ой, как много о вас вспоминают!
– Не надо! – остановил ее Мордасов. – Они вспоминают… а я о них – нет!
Он сумрачно огляделся. В зале ресторана было сравнительно тихо, разговоры вполголоса, звон бокалов…
– Не узнаете бывшего «Националя»? – спросила она.
– Нет! К этому времени здесь бы такой гвалт, шум был бы… Кто-нибудь уже бы песни пел… – Неожиданно он почти строго посмотрел на нее и продолжил совсем тихо: – Да, Россия – это чудо! Открытое, распахнутое для всех ветров. Распахнутое пространство. Для всех идей. Для Запада, для Востока, для Америки… Теперь даже для Африки. Сколько за эти дни я видел черных лиц здесь…
Он помолчал, подумал и, вздохнув, продолжил:
– Я вот говорил, что все мы, тогдашние, мечтали о великом… Были готовы создавать что-то сверхъестественное, поражающее мир. Сам воздух России был таков… Так во всяком случае мне помнится.
Он замолчал, глядя в тарелку перед собой.
– А чтобы с вами было, если бы вы не уехали? – осторожно спросила Елена.
Мордасов ответил не сразу.
– Не знаю…
– Вы не хотите говорить об этом?
– Почему же… – Он пожал плечами. И неожиданно, почти зло, ответил: – Спился бы наверняка!
Взял себя в руки, неожиданно потянулся к ее сигаретам, закурил… И снова замолчал надолго.
– Ну, почему обязательно… спился? – несмело вступила в разговор журналистка. – Могли бы стать режиссером… Беллетристом… Просто продолжать карьеру?
Мордасов резко повернулся к ней и, ткнув пальцем в тетрадь, гневно выпалил.
– Никто… никто бы из них не вспомнил меня, если бы я не стал Лукой Мордэ! Ни одна душа бы не вспомнила. Сколько я помню ребят – талантливых, энергичных, красивых, в сто раз лучше меня, которые исчезли без следа. Растворились… канули в Лету… Просто замерзли под забором. И я бы мог быть одним из них. Я уж был одной ногой…
– Но вы же выбрались?! Смогли? Именно вы!
Он быстро взглянул на нее молодыми, горячими глазами и произнес почти жестоко:
– Россия рождает гениев. А Запад усыновляет их. Пусть он в сто раз хуже, преснее, скучнее, невыносимее России… Но только Запад ставит печать на русских гениях. Возьмите целый двадцатый век. От дягилевских сезонов – до Ростроповича и Барышникова, от Рахманинова – до Тарковского и Неизвестного…
– Но сейчас…
– А сейчас еще хуже! Нет ни одного крупного оркестра, где не было трети российских музыкантов. Все более-менее приличные русские голоса поют на Западе. Я уж не говорю об ученых, программистах, о биологах…
– Вы, наверно, правы, – попыталась успокоить его Елена. – Но вам грех жаловаться на судьбу!
– Что вы знаете! – в сердцах ответил Мордасов. – Что вы знаете…
К их столику вкрадчивой походкой подошел метрдотель.
– Я рад приветствовать вас, мсье Мордэ, в нашем ресторане.
Лука Ильич что-то буркнул ему в ответ. Лощеный, с легкой сединой мэтр, словно не заметив его неприязненного тона, чуть наклонился к певцу.
– Маэстро! Глубочайшая просьба гостей нашего ресторана что-нибудь исполнить для всех нас в этот вечер.
Мордасов откинулся на спинку кресла и, побагровев, ответил резко:
– Я не пою… в кабаках!
– Это не кабак, маэстро. Это клуб достойнейших людей, которые мечтают услышать ваш божественный голос. Очень прошу, не откажите!
Он поднял голову, посмотрел в глубину зала и оттуда послышались разрозненные, но многочисленные аплодисменты.
Мордасов оглянулся на зал и чуть привстал, чтобы разглядеть, кто аплодирует.
Аплодисменты стали громче и дружнее. Лук плюхнулся обратно в кресло.
– У меня высокий гонорар! – сначала тихо, а потом распаляясь, почти выкрикнул певец. – Понимаешь, любезный! Я беру большие деньги.
– Этот вопрос можно решить, – неумолимо настаивал метрдотель. – Сколько вы хотели бы получить?
Мордасов почти со злобой глянул на него и выпалил наугад:
– Пятьдесят тысяч. Долларов. – И добавил: – За три вещи.
Мэтр на секунду словно осекся, потом вежливо поклонившись, отошел от их столика.
– Ну, слава богу! – в сердцах выговорил Мордасов. – Отшил я его наконец.
– И вы бы стали петь? – Она сейчас смотрела на Луку Ильича как на совершенно незнакомого человека.
– За пятьдесят тысяч?! Конечно!
