Платон Васильевич вздрогнул… Его рука, повисшая в темноте, вдруг оказалась в чьей-то теплой крепкой мужской руке. Он почувствовал дрожь и непонимание, кто взял его за руку.
– Вам что-то нужно? – услышал он тихий голос. Сначала от неожиданности он не узнал его…
– Не знаю… Нет… Да… – смятенно произнес старик, вглядываясь в темноту.
– Я помогу вам встать, – тихо произнес мужчина.
– Да… Да… – покорно соглашался Платон Васильевич и, поддержанный крепкой мужской рукой, поднялся с постели.
Струев шел по коридору, не открывая глаз, чтобы продлить, не упустить это мгновение чуда, которое явилось к нему и вселило в душу новые силы и ясность будущего.
Они подошли к туалету… Потом свернули на кухню, где уже горел небольшой ночничок.
– Я поставлю чайник… – так же тихо, словно боясь что-то вспугнуть в старике, сказал молодой человек.
Наконец ясность зрения вернулась к Струеву, и он, усаживаясь к столу, все-таки повернул голову к говорящему: «Это был Антон… Антон Тодлер… Сын Андрея!»
– Вы стонали во сне, – тихо сказал Антон. – Я услышал и пошел к вам.
– Неужели я так громко стонал? – спросил недовольный старик. – Мне казалось, что я даже не спал.
– Спали, спали… Посмотрите на часы, уже полтретьего…
Антон разлил чай по чашкам, пододвинул одну из них Струеву. Сам уселся напротив… Вздохнул с облегчением.
– Как хорошо! А, Платон Васильевич? – спросил он, сияя светлой улыбкой. – За окном тьма, морось, ветер, а мы с вами вдвоем на кухне… За крепким чаем!
Он улыбался и казался еще моложе.
Струев отвел глаза, ему почему-то не хотелось показывать, что ему тоже уютно, легко… Что какие-то надежды оттаивают в его сердце.
– Вы позвольте мне какое-то время пожить около вас, – тихо, но настойчиво попросил Антон. – Я так давно мечтал об этом!
– Мечтали? – поднял брови Платон Васильевич.
– Отца я не помню… Мне же трех лет не было, когда его не стало… У матери были разные… увлечения. Потом жил в Таллине… у бабушки с дедом. Дед умер. Он был контр-адмирал. Всё прочил мне службу во флоте… В Нахимовское хотел отдать. Потом и бабушка умерла. Вернулся я в Москву, в квартиру матери, а она в Таллин уехала… Поменялись мы вроде… Рано женился, разошелся… Потом еще раз – ребенок появился. А у меня к нему никаких чувств. Даже поразительно… С женой тоже нелады, вот она и другого привела в мою однокомнатную, но…
Антон замолчал, только махнул рукой.
– Ничего особенно радостного за свои тридцать два года в своей жизни и не было. А все потому, что без отца-матери рос. Кто мне что вложить в душу мог? Направить, любить, как отец…
Он снова замолчал и потом начал осторожно:
– Мне мать моя давно, еще лет с пяти говорила: «Есть на земле самый большой друг отца… Да, он очень большой человек… Платон Васильевич Струев. Они с твоим отцом как братья были… Только не звонит, не интересуется…
– Неправда! – вырвалось у Струева. – Я звонил… И не раз! Она сама бросала трубку.
– Это когда уже у вас семья появилась. А у матери какое-то романтическое представление, что друг покойного мужа должен был жениться на ней, воспитать сына покойного друга… выполнить какой-то высокий долг!
– Всегда с придурью была! – махнул рукой разволновавшийся Струев.
– Конечно, она очень не уровновешанная, – согласился Антон и, раскрасневшийся и чуть смущенный, вдруг признался сам: – А я ведь вас лет пять назад пытался найти… Не знаю для чего? Просто посмотреть на вас… Поговорить.
– Ну и что же – не нашел?
– Вы уже за границей в это время жили!
– А теперь, значит, нашел? – с усмешкой спросил Платон Васильевич. – Сидишь напротив меня и чаи гоняешь… Глубокой ночью!
– Нашел! – выдохнул Антон и как-то сник.
– Ну, и зачем я тебе нужен? – прямо спросил Струев. – Усыновлять тебя уже поздно.
– Поздно, – согласился молодой человек. – Я долго у вас не задержусь – день-другой…
– Я тебя не гоню… Живи! – махнул рукой Струев. – Ты одинок… Я одинок в общем-то… Может, и сгодимся друг другу зачем-либо?
Он посмотрел на Антона, словно ища в нем черты своего старого друга.
– А на Андрея ты мало похож… Разве что глаза – такие же голубые и близко посаженные. А крепостью, широкой костью ты не в него.
– В дедушку! В адмирала, – поддакнул ему Антон.
– Ну, в дедушку так в дедушку! – вздохнул Платон Васильевич и вытер большой холодной ладонью свое разгоряченное лицо.
– Вы пейте чай, пейте! – пододвинул к нему чашку Антон.
– Да уже напился, – ответил старик и внимательно посмотрел на него. – Завтра забирай свои вещи и переезжай ко мне. Долго ли, коротко ли будешь здесь жить – это один Бог знает! Но если я тебе нужен, то…
И старик сделал широкий жест, приглашая гостя в дом.
– Живи! Я тебе нужен, и ты мне не лишний! Не чужой… Один раз спас меня, может, и еще раз спасешь!
Платон Васильевич закивал головой, словно пряча невольно навернувшиеся на глаза слезы.
Антон соскользнул со стола и оказался на коленях перед стариком.
Струев попытался отдернуть руку, но Антон крепко держал ее и целовал, целовал струевскую, уже старческую длань.
Платон Васильевич перестал вырывать ее из рук Антона, погладив Антонову голову по волосам, вдруг осторожно и бережно, несмело поцеловал его в лоб.
– Все будет хорошо… Сынок! Все как-нибудь да устроится!
Через два дня Платон Васильевич сел за письменный стол. Он не работал уже много месяцев – после выхода книги в Европе. Да, и честно говоря, у него было убеждение, что его писательский срок закончился. Не было ни идей, ни замыслов, да и просто желания творить какой-либо текст…
Струев положил небольшую стопку бумаги, написал число и месяц начала новый работы и попытался сосредоточиться…
Из кухни были слышны оживленные голоса Инны и Антона, их смех, звон посуды. То и дело хлопала входная дверь – это Антон отправлялся за чем-либо в соседний магазин… Тогда, оставшись одна, Инна негромко напевала что-то бравурное и легкомысленное. Они – Инна и Антон – очень сблизились за эти несколько дней и понимали друг друга с полуслова. Снова хлопнула входная дверь – этот вернулся Антон из магазина, и их, слышимый Струевым, диалог довольно бурно возобновился.
В прежнее время Платон Васильевич вышел бы из кабинета и достаточно грозно оборвал бы весь это шум, чтобы не повадно им было… Но сейчас Струеву не хотелось этого делать – ему были приятны их голоса, звуки приготовления обеда, их добродушное подтрунивание друг над другом… Его дом как будто ожил, стал человеческим, шумным… Живым!
Он сидел перед чистым листом бумаги и понимал, что не важно, сколько страниц он напишет сегодня (а он обычно писал не менее трех страниц от руки!), важно другое… Внутренний позыв к письму, желание выразить в слове что-то неопределенно волнующее его все последние годы… Последние месяцы… Дни…
Он спрашивал себя, о чем будет его следующая книга? И сам инстинктивно, шепотом, отвечал себе:
„О жизни! О твоей жизни! И удачной… и дурацкой! Противоречивой, несшейся скачками, с привалами,
