казалась мне хорошей женщиной: честной, работящей, скромной. И бережливой. Для меня последнее было очень важно, потому что я дала ей огромную по тем временам сумму на твое воспитание. Я решила, что раз она не пьет, не курит, то сможет достойно распорядиться твоими деньгами… А оказалось, что у нее другая, не менее пагубная страсть – мужчины…»
«Да уж, – подумала Аня, отрываясь от письма. – Страсть матери к мужчинам была пагубной, потому что она иссушала ее не хуже алкоголя. Бесконечные любовные утехи, бесконечные скандалы, разборки, ревность, венерические болезни, аборты, все это изматывало ее, разрушало, убивало. И убило! Мать умерла в пятьдесят лет от сердечного приступа – в тот день ее бросил очередной любовник, и этого разрыва она не смогла перенести…»
«…О том, что Шура умерла, я узнала с опозданием на три месяца. Сразу, как эта новость дошла до меня, я поспешила навести о тебе справки. Тогда у меня не было мыслей подружиться с тобой (прости меня, девочка, но до нашего знакомства я не воспринимала тебя как свою внучку), мне только хотелось убедиться, что ты в порядке. Когда я узнала правду о тебе и твоей матери, я была в ужасе. Я даже не предполагала, что есть женщины, которые могут швырять деньги на мужиков в ущерб ребенку! Это кошмарно! Но еще кошмарнее то, что она не стеснялась развратничать при тебе! Когда мне об этом поведала твоя соседка по коммуналке, я нарисовала себе твой портрет: размалеванная, грубая, прокуренная девица, на которой негде ставить пробу – я решила, что у такой матери не может вырасти приличная дочь… Как я ошиблась!
Девочка моя, когда я увидела тебя, такую чистую, такую невинную, такую добрую, в моей душе все перевернулось… И я единственный раз в жизни, поверь мне, единственный, горько пожалела о содеянном когда-то. Я не должна была отсылать Шурку прочь (если ты еще не знаешь, сообщаю: она была моей домработницей), не должна была откупаться от тебя комнатой и деньгами, я не должна была вычеркивать тебя из своей жизни… Я очень виновата перед тобой и на коленях прошу прощения!
Отдельное «прости» за то, что не осмелилась сказать тебе правду в лицо…»
Аня вытерла ладонью крупные горячие слезы, что непрерывно катились по щекам, и возобновила чтение.
«…Чернила кончаются, поэтому буду заканчивать свое сумбурное послание. Я о многом тебе хотела рассказать, но, пожалуй, не смогу, и не из-за чернил, просто трудно изложить историю моей жизни и жизни твоих родителей в нескольких абзацах. Но ты узнаешь ее, если захочешь. Для этого тебе надо нагрянуть в гости к Вете Голицыной, ей обо мне известно буквально все. Знала бы ты, как распирало ее все эти годы, как она мечтала растрепать всем мои тайны, но я крепко держала ее за гузку письмами ее мужа. Этот бонвиван всю жизнь был в меня влюблен!
Но я отвлеклась, а между тем есть то, что ты должна исполнить обязательно. Для собственного блага. Аннушка, когда приедешь к Вете, не забудь спросить, где зарыта собака.
Так и спроси: «Где зарыта собака?» Если заартачится, ищи сама.
219-6-3;55-10-6; 200-3-5; 301-12-2; 12-7-3; 600-29-2»
Удивленно моргая, Аня смотрела на ряд цифр. Это еще что такое? Шифр, что ли? Но зачем эти игры в шпионов? И при чем тут собаки, да еще дохлые? Зачем ей останки мертвого пса? Как написано в письме, для собственного блага? Ну уж это, извините, перебор…
Пропустив строчку с глупым шифром, Аня перескочила на другую, первую в последнем абзаце.
«Прощай, моя девочка, больше не увидимся! Надежды на свидание в загробной жизни у меня нет: нам уготованы разные дороги – меня в отличие от тебя ждет ад. Но не беспокойся обо мне, я договорюсь с самим чертом!
Будь счастлива, внученька! Прости и прощай!
Р.S. Письмо никому не показывай, про собаку не говори ни одной живой душе. Когда найдешь ее, узнаешь, почему».
На этом письмо заканчивалось. Аня еще раз пробежала глазами последний абзац, пробормотала: «Прости и прощай», сложила лист, аккуратно разгладила и зачем-то засунула обратно за переплет.
В голове был полный сумбур. На сердце камень. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, Аня была в полном восторге оттого, что бабуся оказалась ее настоящей бабусей, с другой – ей было горько, потому что узнала она об этом только сейчас… Еще ей не верилось, что написанное в письме правда, ведь она так привыкла считать себя сироткой – мать с детства твердила ей, что у нее не осталось ни одного живого родственника. Поумирали, говорила она, кто от пьянства, кто от болезней, кто от старости… И вот теперь оказывается, что у нее куча родных! Есть даже брат с сестрой… С ума сойти, брат с сестрой! Она всегда мечтала их иметь! Конечно, Фрося с Денисом ей страшно не понравились, и они приняли ее в штыки, но тогда-то они еще не знали о своем родстве… А теперь они могут подружиться!
А еще у нее появился папа – Эдуард Петрович Новицкий. И пусть некоторые злые люди утверждают, что он бандит, она все равно будет его любить! Да, будет любить за троих: за себя и за его противных детей.
Но сначала она должна узнать всю правду. И чтобы узнать ее, она поедет не к старухе Голицыной, как советовала бабуся, нет, она сразу отправится к Эдуарду Петровичу Новицкому.
К своему отцу.
Эдуард Петрович неспешно прохаживался по своему кабинету. Он только что поел, вот и ходил, потому что в каком-то Каринкином журнале прочитал, что после еды нельзя сразу садиться (а тем более ложиться), желательно подвигаться, чтобы пища быстрее переварилась и не превратилась в жир. Глупость, наверное, но Эдуард Петрович вот уже две недели придерживался этого совета – вдруг не глупость, вдруг поможет.
Когда он в шестнадцатый раз пересек кабинет, дверь неожиданно распахнулась, но в помещение вместо секретаря ворвался некто в красном пуховике и шапочке с помпоном.
– Это что еще такое? – рявкнул Эдуард, недовольно воззрившись на незваного гостя.
Нежданный визитер тут же был вышвырнут из кабинета за шкирку, и вместо него на пороге нарисовался привычный Андрюха.
– Эдуард Петрович, – возмущенно забухтел он, оттесняя незнакомца от двери своим мощным плечом. – Тут к вам какая-то ненормальная рвется, говорит, вы захотите с ней встретиться… – Он резко обернулся и цыкнул: – А ну не толкайся!
– Что за ненормальная?
– Не знаю…
– Я Аня! – раздалось из-за Андрюхиного плеча. – Аня Железнова!
– Аня? – переспросил он, подходя к двери. – Но что ты тут делаешь? А впрочем, не важно… Андрюха, пропусти!
Парень нахмурился, но все же пропустил.
– Здрасте, – выпалила Аня, влетая в кабинет.
Поначалу Эдик не узнал ее – молоденькая девчушка в спортивной шапчонке, в пуховике и джинсах была ему незнакома, но приглядевшись повнимательнее к ее лицу: широко распахнутым серым глазам, румяным щечкам, пухлому рту, – он понял, что Аня просто поменяла гардероб. И это, безусловно, пошло ей на пользу – теперь она выглядела на свои двадцать с хвостиком, а не на чужие сорок.
– Откуда ты узнала, как меня найти? – немного удивленно спросил Эдуард.
– Петру Алексеевичу Моисееву позвонила, он сказал…
– Ну проходи… Присаживайся. – Эдуард Петрович указал рукой на стоящий в углу кабинета кожаный диван. Когда Аня послушно на него опустилась, он сел рядом и проговорил: – Рассказывай, что привело тебя ко мне.
– Я хотела спросить… – Аня смешалась, опустила глаза. – Узнать кое-что…
– Так спрашивай. – Эдуард Петрович приглашающе развел руки.
– Вы… Вы… – Она судорожно вздохнула, сильно зажмурилась, сжала кулаки и выпалила: – Вы мой отец?
Эдуард растерянно заморгал, не зная, как воспринимать это заявление – как глупую шутку или как бред сумасшедшей.
– Скажите, это правда? – настаивала Аня. – Правда?
Вульф недоверчиво покосился на зажмурившуюся девушку, шумно вдохнул, выдохнул, почесал в
