— Не знаю.
— Я бы не советовал тебе понапрасну отнимать у меня время. К тому же, если ты хочешь, чтоб твоя старуха тетка еще раз тебя увидела, говори все, как было… Итак, ты убил Абу-Супьяна и завладел кораном?..
— Да не убивал я его, говорю же. Это один из двух моих спутников всадил в него кинжал. Ты же знаешь, что я с кинжалом дела не имею.
— Где коран?
— В ту самую минуту, когда мы у Куймурской башни извлекли из-под земли шкатулку, в нас кто-то стрелял. Спутники мои полегли там, а я — видно, так угодно аллаху — пока остался в живых. В момент, когда я бежал от преследователей, шкатулка выпала у меня из рук.
— Что в ней было?
— Я даже не успел открыть ее.
— А коран где?
— Остался там, у ямы.
— Кто мог в вас стрелять?
— Люди этого негодяя, Исмаила. Заплатит он мне, кровожадный клоп! Я доверился ему, попросил, чтобы прочитал надписи на полях корана, а он, проклятый… Ты можешь мне не верить, но это истинная правда. И если бы я сейчас просил тебя оставить мне жизнь, то лишь для того, чтобы разделаться с Исмаилом!
— Зачем мне-то на тебя пулю тратить? Сыновья Абу-Супьяна свершат над тобою свой суд.
— Возьми меня с собой, Хасан из Амузги, я пригожусь тебе!
— Нет уж! Дороги наши разошлись навсегда!
— Не веришь больше?
— А как ты думаешь?
— Я понимаю…
— При первом удобном случае снова предашь меня. Ты ведь не можешь иначе. Природа вложила в тебя дьявольскую душу.
— Я этого не сделаю. Но тебя, конечно, теперь не убедишь.
— Благодари и на этом. Молись за свою старую тетку и поезжай к ней, — может, она тебе скажет, как дальше жить. Прощай.
— А ты мне нравишься, Хасан из Амузги.
— Смотри не влюбись.
— Я говорю правду. И ловок же! Как тебе пришло в голову, что я могу оказаться в этом ущелье?
— Вот это как раз случайность, а может, я просто удачливее тебя и мне везет.
— Это верно, мне удачи никогда не сопутствовали, — пробормотал Саид, радуясь в душе, что вот, кажется, и на сей раз пронесло.
Его заботила только своя судьба.
Оба сели на лошадей: Саид Хелли-Пенжи повернул в сторону гор, а Хасан из Амузги направился на юг, к холмистым предгорьям легендарного Куймура.
Мало было надежд у Хасана сына Ибадага из Амузги на то, что он найдет коран с медной застежкой под старой Куймурской башней, где разыгралась описанная Саидом Хелли-Пенжи трагедия, но он поехал туда. Очень уж нужно разыскать эту книгу, с которой связано выполнение важного, благородного задания. Хасана заинтриговало и то, что в земле у развалин башни нашли какую-то шкатулку. Что в ней? Не та ли тайна, из-за которой он так неудачно приехал сюда? Как жаль, что Али-Шейха уже нет в живых. Сам старик, конечно, никому бы не передал этой книги. Он бы непременно дождался Хасана, которого кто-кто, а Али- Шейх прекрасно знал в лицо. Они встречались и в Порт-Петровске, на чрезвычайном заседании ревкома, созванном Уллубием Буйнакским.
Уллубий, соплеменник Али-Шейха, очень высоко ценил мудрого старца, его авторитет и уважение, каким тот пользовался среди большей части жителей гор и степей. Время было такое, что важно было вовлечь в свое дело всех авторитетных людей. Делать это следовало умело: не ущемляя личных интересов, упирая на чувство патриотизма, привести их к служению революции…
Хасан поднялся на пригорок, поближе к башне. В земле перед ним зияла яма. Камни вокруг обагрены кровью. Корана на месте событий не было… Надо думать, здесь уже побывали многие жители Куймура — по обычаю, поторопились похоронить убитых, — и если они что-то обнаружили, то конечно же забрали и унесли с собой. А может, люди Исмаила, которые стреляли в Саида Хелли-Пенжи, тогда же ночью завладели кораном? Это вероятнее всего.
Хасан из Амузги решил немедля повернуть коня в стан Исмаила. Если хитростью не удастся его победить, придется вступить в борьбу. Хасан понимал, какой в этом риск, но важность порученного дела не исключала и крайних мер.
Куймурцы давно совершили полдневные молитвы, отобедали и занялись привычными делами. Кто собирал в лесу орехи и дикие фрукты, кто молол зерно на току, а кто копал картошку…
Хасан из Амузги подъехал на своем белом коне к небольшой речке, что течет среди валунов. С противоположного склона к реке спускался лес, заросли орешника, колючки и боярышника… Аул отсюда не виден. Он скрыт горой.
В небе парил одинокий сокол, высматривая на земле очередную добычу. Вдруг он камнем понесся вниз. И в этот миг чуткое ухо Хасана уловило женский крик; мольбу о помощи. Зоркие, орлиные глаза джигита быстро обшарили местность, и он увидел девушку, бегущую по бездорожью, по замшелым камням. Двое на лошадях гнались за ней. Вот они быстро спешились, отпустили коней и бросились за девушкой. Она перешла реку и бежала в сторону, куда спускался Хасан из Амузги. Его в зарослях не было видно. Бедная девушка кричала: «Люди, помогите, люди, где же вы? Ой, помогите!»
Хасан спрыгнул с коня и, ловко перескакивая с камня на камень, пошел навстречу девушке. Она увидела его, еще больше испугалась и повернула в сторону, — видно, решила, что и он из преследователей. Но Хасан перерезал ей дорогу, схватил за руку и потянул за собой в укрытие…
— Отпустите меня, что вы хотите? — рыдала девушка. Лицо ее было искажено страхом.
— Успокойся, девушка, я не трону тебя! Наоборот, я хочу помочь тебе спастись от негодяев, — сказал Хасан из Амузги, завороженный робким очарованием девушки.
— Ты разве не с ними? — в глазах ее горели огоньки ненависти.
— Нет. А кто они?
— Не знаю… — сказала девушка. — Я пасла овец, а они вдруг появились и погнались за мной.
— Твое счастье, что я оказался рядом. Прячься за камни, они не допустят, чтобы добыча так легко от них ускользнула. — И, словно в подтверждение этих слов, раздался выстрел. — Вот видишь, из-за тебя сейчас чуть не продырявили мою драгоценную голову… — Хасан улыбнулся и поправил на голове белую папаху с красной перевязью.
— Ты не боишься их? — с удивлением спросила девушка.
— Боюсь… Боюсь, потому что мне нельзя умирать, у меня еще много дел на земле. Метко стреляют, ослом рожденные! А ты удивительно хороша! Знаешь, конечно, об этом? Удивляюсь, как это тебя до сих пор никто не умыкнул!.. У тебя необыкновенные глаза!
— Ну что вы? — смутилась девушка.
— И зубы — ровный ряд жемчугов… Где такие нашла?
— Да разве зубы находят? — с наивной непосредственностью удивилась она.
— И голос твой, да все в тебе — одна ласка и нежность.
Муумина, дочь слепого Ливинда, а это была она, опустила большие ясные глаза, такие горцы называют сунгай-улбе — ягоды терна, и, не зная куда себя девать от смущения, поправила на голове легкий белый платок — гилменды, из-под которого выбивались не заплетенные в косы вьющиеся волосы. В коротком, до колен, ситцевом платьице, с виднеющимися из-под него зелеными бархатными шароварами, босая, она была трогательно хороша.
— Как тебя зовут? — спросил Хасан.
— Муумина!
