Одноклассники

Все замирают. Евгения Петровна из спальни вывозит коляску с Ванечкой. На нем китель с наградами, тельняшка, голубой берет. Борис торопливо достает видеокамеру и начинает снимать. Ванечка полностью парализован и, на первый взгляд, безучастен. Однако на его лице все-таки отражаются некие тени эмоций.

Евгения Петровна (как маленькому). Вот, Ванечка, твои друзья, одноклассники! Они пришли поздравить тебя с сорокалетием. Даже Витя Черметов пришел! (Кивая на сына.) Вот, видите – улыбнулся!

Светлана. Вам показалось…

Продолжительная пауза. Все вглядываются в лицо героя. Вдруг Фаликова глупым голосом запевает: «Happy birthday to you!» Борис, продолжая снимать на камеру, подхватывает. Но все остальные на них смотрят как-то странно – и они смущенно замолкают. Липовецкий даже убирает камеру.

Черметов. Эх, Ванька, прости, что давно не был! Дела, знаешь всякие… А ты почти не изменился. Только похудел.

Светлана. И поседел.

Анна. Морщины появились.

Борис. Он постарел. А что, так ничего и нельзя было сделать?

Евгения Петровна. Ничего. Каким только врачам ни показывали. В Москве лежал. Экстрасенсы брались. Последнее им отдала. Даже в Германию возили. Спасибо Витеньке! (Целует его в плечо.) Посмотрели и отказались. Необратимые процессы. Медицина бессильна. Зато я рейхстаг увидела…

Борис. А он хоть что-то слышит или чувствует все-таки?

Евгения Петровна. Одни доктора сказали: совсем ничего. Другие считают, он вроде только на прием работает, а выразить ничего не может. Разве только улыбнется, нахмурится… Плачет иногда. От шума. Особенно на Новый год, когда петарды запускают. Но большинство докторов говорят: сознание утрачено. Одно тело осталось…

Федя. Эх, Ваня, Ваня… Был человек, а стал те-ло-век.

Светлана. Как ты сказал?

Федя. Теловек. Человек без души.

Отец Михаил. Человека без души не бывает. Господь душу дарует. Душа бессмертна.

Анна. Лучше бы тело было бессмертно.

Евгения Петровна. А я вот с Ванечкой все равно разговариваю, рассказываю, что происходит у нас во дворе, в городе, в России, ну и вообще в международном масштабе. Знаете, мне иногда кажется: все, что я сыночку говорю, прямо к Богу уходит…

Отец Михаил. А куда ж еще? Конечно, к Нему. Господь всеведущ.

Евгения Петровна. Нет, серьезно! Рассказывала я Ванечке, какой у нас губернатор хапуга. Рассказывала, рассказывала… Услышал! Губернатора нашего сняли!

Светлана. В Москву министром перевели. Если Господь всеведущ, как же он такое позволяет?

Отец Михаил. Не позволяет, а попущает. И не будем о суетном. Вспомним, зачем мы собрались!

Федя. Вот именно! Разрешите стихи прочесть!

Светлана. Федя, не надо! Слышали уже.

Черметов. Я не слышал. Читай!

Федя (встает в свою позу).

По мрачным скалам Кандагара,
Шли танки и броневики,
Ты с автоматом и гитарой
Нес свет и счастье в кишлаки…

Был август. В бой шагнул ты смело.
И пал на землю, как герой,
Приняв и в голову, и в тело
Душманских пуль смертельный рой…

(Произнеся последние строки, с достоинством смотрит на Светлану.)

Борис. Какую свободу он нес? Ты чего, Федя? Это же всё имперские амбиции…

Федя. Липа, не пыли!

Черметов. Нет, ребята, все не так было. Они в засаду попали – в ущелье. Его взрывом на камни бросило и переломало. А через пять минут наши вертушки прилетели и спасли. Мне рассказывали…

Федя. Жаль. «Душманских пуль смертельный рой» – хороший образ. Правда, Свет?

Светлана. Хороший.

Евгения Петровна. Ну, и пусть остается. Смерть должна быть красивой. Иначе зачем человек живет? Господи, если бы Ванечку тогда из отпуска не отозвали, может, и обошлось бы…

Отец Михаил. Не нам судить Промысел Божий.

Федя. Миш, давно хотел спросить: а чем Божий Промысел от попущения отличается?

Отец Михаил. Как бы тебе объяснить, сын мой… Прямо не знаю…

Федя. Да уж постарайся, отче!

Отец Михаил. Вот, например, ты большой талант, стихи сочиняешь. Это Промысел. А то, что пьешь до самоизумления, – это попущение. Понял?

Федя. Понял. Но лучше б – наоборот было.

Евгения Петровна. Ладно, богословы, давайте уж к столу!

Федя (радостно катит коляску с Ванечкой). К столу-у!..

Евгения Петровна. Не надо, Феденька! Он от шума расстраивается. Пусть лучше здесь побудет. Один.

Все уходят в «запроходную» комнату. Остается только Ванечка в кресле. Слышен сначала голос Тяблова, читающего молитву, потом звон бокалов. Шум застолья. В это время появляются два телохранителя. Они что-то проверяют, заглядывают в углы, проходят на балкон, попутно с удивлением осматривают Ванечку. Затем покидают квартиру, бессловесно объясняясь характерными для службы безопасности жестами. Тем временем выходит обиженный Федя, пошатывается, замечает удаляющихся телохранителей и грозит им пальцем. Один из охранников показывает ему кулак. Поэт устало садится у ног Ванечки.

Федя. Вань, представляешь, они сказали, что мне уже хватит! Мне!! Да я могу выпить бочку и сохранить абсолютную ясность ума. Вань, как тебе мои стихи? (Словно ждет ответа, вглядывается в лицо героя.) Хмуришься? Мне тоже не очень. Но, чтоб ты знал: даже Пушкин писал на случай, а Державин вообще был лютый конъюнктурщик. Тебе-то хорошо: сидишь там у себя внутри, а мы живем снаружи! Знаешь, как тут дерьмово? Особенно по утрам. Да, кстати, спасибо за «олимпийку». Теплая! Это правильно, Вань, что ты не пьешь. И не начинай! Хочешь спросить, почему я пью? Объясняю: у меня после первого стакана в голове такие метафоры, такие гиперболы! Маяковский отдыхает. Если бы я на первом стакане, ну, в крайнем случае, на втором, остановился, давно бы Нобелевку взял. Но не могу остановиться. Не могу! А «душманских пуль смертельный рой» – хорошо! Скажи, хорошо?! Ну, хоть улыбнись! (Вглядывается в лицо.) Спасибо! Эх, Ванька, Ванька, теловек ты мой любимый! (Целует его.) Поехали к столу. С тобой они меня не прогонят. Ты же у нас герой!

В это время раздается звонок. На шум выходят гости.

Евгения Петровна идет открывать. Федя, воспользовавшись этим, увозит Ванечку к столу.

Евгения Петровна. Кто же это еще может быть?

Входят офицер и рядовой в сопровождении двух телохранителей.