людей подряд, какие только попадались мне на глаза. И неизменно видел тусклый, размытый силуэт человека, окруженный многоцветным сиянием. Чаще всего оно слагалось из тяжелых, мрачноватых тонов и оттенков. Но вот я взглянул на Танюшу, вошедшую в комнату, и был поражен: ее эфирная фигура в трубе была окружена такими чистыми и яркими красками, такой сказочно-волшебной гаммой тонов, каких я никогда более в жизни не видывал. В ее ореоле преобладали тончайший фиолетовый, очаровательный синий и кристально-голубой цвета, вокруг которых, как бы пульсируя, сияли и в которые незаметно, через полутона, переходили дивный нежно-розовый, похожий на цвет весенней утренней зари, великолепные изумрудный и золотисто-желтый. Впрочем, вряд ли можно передать словами ту неземную симфонию красок, что хлынула в мой глаз, прижатый к окуляру трубы.
– Ваша сестра была, наверное, человеком прекрасной души? - спросил Крутогорова один из гостей.
– Вы не ошиблись, - наклонил голову старик, - Танюша была любимицей семьи. Мы рано потеряли ее. Она умерла от чахотки семнадцати лет…
Рассказчик на минуту задумался, а гость, что задал вопрос, пробормотал удовлетворенно и немного невпопад:
– Кто бы подумал, что такое возможно!…
– Я рассказал отцу о поразительных свойствах медной трубы, - продолжал Крутогоров. - Он сначала не поверил и отругал меня за то, что я беру без позволения вещи, которые могут оказаться ценными. Он все еще надеялся обнаружить в старом доме что-нибудь, что сразу поправило бы наше бедственное материальное положение. Убедившись, что труба в самом деле непростая, он строго-настрого запретил нам с сестрой прикасаться к ней. «Инструмент надо показать в Москве экспертам, - решил он, - тут, возможно, действуют особые свойства человеческого зрения…»
Было уже поздно, мы все устали с дороги, и матушка принялась готовить постели. Меня положили в дядином кабинете на широкой бархатной софе. В соседней комнате легла Танюша, а родители устроились внизу.
Луна высоко поднялась над темными крышами домов, ослепительно сверкая за неплотно сдвинутыми шторами. Ночь была теплой и тихой, стояла середина июля.
Я все никак не мог уснуть. Обступившие меня со всех сторон фигуры и маски египетских, индийских, китайских богов, диковинные чучела, внушительные ряды книг, таинственная медная труба - все смешалось в моем разгоряченном уме. Постепенно мысли мои снова переместились на дядю.
«Кто он, этот сумрачный человек, пропавший без вести в далеких Гималаях?» - думал я, вспоминая дядин выразительный профиль, глубокие, нечеловеческие глаза, сверкающие из-под густых бровей. И опять мой взгляд устремился на зрительную трубу, что лежала поверх груды бумаг и книг на самой середине письменного стола. Она тускло светилась в лунном сиянии.
Часы вдали уже пробили полночь. Я слышал, как пьяный дворник прошаркал, бормоча, от ворот к себе во флигель, как затем чей-то ошалелый кот, фыркая и шипя, сорвался с забора. И вновь все смолкло.
Я лежал не двигаясь, бросая настороженные взгляды то в темные углы, где шевелились и прыгали тени, то на дрожащие лунные блики на гладком дубовом полу. Потом я, кажется, на какое-то мгновение погрузился в забытье и тотчас снова очнулся как бы от легкого электрического удара. И тут мне почудилось, что в комнате значительно посветлело. Вдруг словно раздвинулась невидимая завеса над столом и откуда- то хлынул свет. Он был удивительно нежный, голубоватый и в то же время золотистый.
И вот в этом световом проеме возникла… полупрозрачная человеческая фигура! Да, да! Хотите смейтесь, хотите нет, но я в ту минуту разглядел ее так отчетливо, что и до сих пор сомневаюсь: неужели это была всего лишь галлюцинация?
Фигура шевельнулась, наклонилась над столом. Я не ощутил никакого страха, только безмерное удивление и невольно приподнялся на локте, чтобы получше рассмотреть, что этот человек собирается делать с дядиными бумагами. А он спокойно протянул руку к медной трубе и коснулся ее.
Такого бесцеремонного вторжения незнакомца я не смог перенести: все еще не испытывая ни капли страха, я соскочил со своего ложа и ринулся спасать медную трубу. Но от моего неловкого движения груда книг и рукописей под нею рассыпалась, труба покатилась по столу и с тяжелым звоном упала на пол.
Полупрозрачный гость медленно повернул ко мне худощавое длинное лицо. То был сам дядюшка! Разве мог я забыть этот пылающий взор и крупные аскетические морщины на щеках и лбу! Однако его резкие черты были на этот раз как бы смягчены неким внутренним умиротворением. Я узнал дядю тотчас, да и он, несомненно, признал меня, потому что успокаивающе и ласково кивнул, даже подмигнул дружески, словно желая ободрить или призвать к молчанию. Затем он выпрямился и бесшумно исчез, как растаял Свет над столом быстро померк.
Опомнившись, я позвал сестру, но негромко, так как страха по-прежнему не чувствовал. Танюша мигом прибежала. Она поняла, что со мной произошло что-то необыкновенное. Моя сестренка была, как я говорил, весьма чуткой натурой - без колебаний она поверила моему сбивчивому рассказу. До утра мы обсуждали этот необъяснимый феномен. Вот-с, пожалуй, и все…
Крутогоров обвел взглядом слушателей. Размышляя, гости молчали.
– И все-таки - просто детский сон! - решительно произнес наконец молодой врач, ученик Крутогорова-сына. - Вы, Сергей Ильич, в тот день устали. Масса впечатлений, много думали о своем оригинальном дядюшке - все условия налицо. Соответствующая реакция подсознания - и вот…
– Гм… Признаться, случай этот оказал на меня потом сильное влияние при определении жизненного пути. Можно сказать, это да еще Федор Михайлович Достоевский своими книгами заставили меня серьезно заняться исследованием глубинных свойств человеческой психики, - отозвался старик. - И, однако же…
Он задумчиво теребил сухими тонкими пальцами волнистую бороду.
– Я не решился бы никогда признаться вам, - с заметным усилием продолжал он, - если бы не был убежден, что вижу здесь людей, способных к непредвзятому суждению о загадочных явлениях. Дело в том, что после памятной ночи медная труба перестала действовать. Как мы ее ни вертели, как ни протирали, ничего не помогало. Она превратилась в бесполезный кусок металла, только и всего.
Крутогоров развел руками и замолчал. Разгорелся спор.
– Все объясняется просто. Зрительная труба была старинной. Оптика в ней почти совершенно испортилась - недаром Сергей Ильич вместо людей видел их размытые силуэты и дифракционные радужные ореолы вокруг, - рассудительно доказывал инженер, впервые оказавшийся в крутогоровском обществе. - Достаточно было удара об пол, расположение оптики, ее юстировка нарушились. Труба перестала действовать. Остальное, безусловно, сон либо галлюцинация.
– Но почему в одних случаях Сергей Ильич видел через трубу тусклые, «свинцовые» ореолы, а стоило ему взглянуть на Танюшу - и перед ним засияли цвета «небесной» чистоты и яркости? - возразил кто- то.
– На сестру Сергей Ильич взглянул с близкого расстояния, - уверенно парировал инженер, - к тому же тут, вероятно, помогла освещенность объекта солнцем под особо удачным углом.
Крутогоров покачивал головой, слушая жаркие дебаты. Но вот в разговор вступил Петр Николаевич, автор повестей и рассказов, главным образом на фантастические темы.
– Рискну предложить иное объяснение тому, что произошло с Сергеем Ильичом, - начал он таким внушительным тоном, что все взоры сразу обратились к этому человеку. Его парадоксальный ум высоко ценился в здешнем кругу, как и многие его оригинальные идеи.
– Может быть, мои рассуждения покажутся слишком странными, даже невероятными, особенно тем, кто впервые присутствует тут. Но мне такое объяснение представляется наиболее приемлемым. Задача наша - уловить и связать воедино все, даже самые мелкие, факты, изложенные рассказчиком, и на этой основе сделать вывод, каким бы невозможным на первый взгляд он ни представлялся.
При этих словах Крутогоров-старший удовлетворенно кивнул.
– Итак, загадочный дядя - ученый, востоковед, превосходный знаток древних языков. Он окружает себя атмосферой предысторических знаний о мире - мифов, сказаний, философских и религиозных концепций. Чего он ищет? Видимо, его цель - обнаружить, нащупать, проследить во всей этой массе древнейших аллегорий, фантазий, как говорят стихийно созданных воображением раннего человечества,
