Позавтракав вместе с дядей на веранде, я вернулся в комнату и стал читать книгу.
В той главе, которую я читал, описывалась цитологическая лаборатория, я сам, завлаб, знакомые научные сотрудники и лаборантки. Одна из научных сотрудниц считала меня интриганом, заведомой бездарностью, которая пишет докторскую диссертацию лишь затем, чтобы со временем занять место завлаба.
Обстановка лаборатории, я сам, завлаб и старшая научная сотрудница были описаны с натуралистической точностью.
Мне вдруг стало душно, и я подошел к окну.
За окном я увидел театральную сцену, режиссера, отдающего какие-то распоряжения актерам. Сцена приближалась ко мне, словно я смотрел на нее в бинокль. Один из актеров играл меня, другой завлаба, третий заместителя директора. Остальным актерам и актрисам досталась задача куда менее значительная - они исполняли роли младших научных сотрудников и лаборанток.
Актер, игравший завлаба, явно переигрывал. Он то кричал, то говорил зловещим шепотом, каким говорят на сцене только злодеи.
Обращаясь к актеру, изображавшему меня, он повторял:
'Вы ничтожество! Ничтожество! Вы интриган! Вы знаете, что я не могу вас отчислить, и пользуетесь этим против меня и против науки. Вы паразит, расположившийся на теле научного знания. Вы сосете кровь из своих лаборанток, используя их опыты для своей диссертации'.
Актер, игравший меня, вдруг заговорил моим голосом.
'Надоело! - кричал он. - Вы монополист и считаете лабораторию чем-то вроде золотоносного участка, который вы застолбили. Даю слово, как только защищу диссертацию, уйду из вашей лаборатории, не останусь здесь и часа'.
Актер, игравший завлаба, опять начал рычать и размахивать руками:
'Ничтожество! Лжеученый!'
Потом сцена отодвинулась, актеры исчезли, и на месте режиссера появился мой дядя, загадочный старик, похожий на Жюля Верна.
– Ну как? - спросил он меня. - Как срепетировано?
– Грубо. Халтурно. Шито белыми нитками, как в современной пьесе из жизни ученых.
– Успокойся, - сказал дядя. - Это только репетиция. И кроме того, я не режиссер, а волшебник. Пойдем лучше пройдемся. Чудесный день. С полей дует ветерок.
Я последовал совету своего дяди, и мы вышли с ним на волшебную дорогу.
На лугу ржала лошадь. Гоготал гусь, плавая в похожем на облачко кудрявом пруду. Среди деревьев под открытым небом стоял огромный рояль. Дядя подошел к роялю и стал играть, быстро перебирая клавиши длинными девичьими пальцами. Вместо музыки из-под клавишей слышался то птичий свист, то звон дождевых капель, то журчанье ручья, то серебристое ржание кобылицы. Я гадал о том, каким образом в лесу оказался рояль, новенький, поблескивающий лаком.
Когда дядя кончил играть, я спросил его:
– Откуда тут рояль?
– Я тебе писал, что усовершенствовал свои чудеса. Не задавай мне слишком много вопросов. Я пенсионер. Старик. Мне девяносто шесть лет. И по старости я иногда путаю следствия и причины. Ты скажи лучше, понравилась ли тебе моя музыка?
– Понравилась, - сказал я, - ты подражаешь природе.
– Возможно, - согласился дядя. - Но нам пора идти. Небо покрылось тучами. И скоро пойдет дождь.
Раздался удар грома.
– А рояль? - спросил я. - Он не испортится от дождя?
– Это имущество бесхозное, - сказал дядя. - Оно не значится ни в одной ведомости и относится не к действительности, а к чуду.
– Я не верю в чудеса. Моя материалистическая совесть…
– И моя тоже, - перебил меня дядя. - Но мои чудеса опираются на науку, как недавно писали в журнале 'Знание'.
– Кто писал?
– Два академика и один профессор. Известные всему миру ученые. Их авторитета достаточно, чтобы любую гипотезу превратить в теорию. Я вырезал эту статью и показываю всем, кто сомневается в научности моих чудес.
У меня не было ни сил, ни желания читать дальше книгу, которая называлась 'Чья-то жизнь'. Во- первых, в ней описывалась не чья-то жизнь, а моя собственная, а, во-вторых, я как раз дочитал до того места, где от меня ушла моя жена, забрав картину Петрова-Водкина, чемодан, три скатерти, четыре полотенца и скрипку, на которой я так любил играть.
Я вырвал из книги те страницы, где описывался уход жены, и поднес к ним горящую спичку. Пепел я бросил в мусорную корзину и подбежал к окну.
Я подбежал к окну и увидел то, что я только что сжег. Страницы ожили. За окном я увидел Виктора и свою жену Клаву.
– Я ушла от тебя, - сказала Клава своим мелодичным голосом школьной учительницы.
– Когда? - спросил я.
– Это не так уж существенно, - сказала она. - Ведь я явилась к тебе из будущего вовсе не для того, чтобы напоминать тебе о прошлом.
– А для чего?
– Не знаю. Мне просто захотелось повидать тебя, поговорить с тобой.
– А почему ты ушла?
– Разочаровалась. И потом твое безобразное поведение в институте… Но не в этом дело. Я полюбила другого.
– Зачем же ты пришла? Зачем? Ведь это произойдет нескоро. Ты не имела права нарушать хронологию, изменять законам природы.
– Это все твой дядя. Он, тебе это известно, волшебник. Творит чудеса, утвержденные в какой-то комиссии. Забыла ее название. Он вызвал меня из будущего. И вот я пришла. Не думай, что это очень приятно - попадать в прошлое. А главное, не легко. У меня до сих пор болит голова и шумит в ушах. Я передвигалась со скоростью, превышающей скорость света.
– Такой скорости не существует, - сказал я. - Это доказал еще Эйнштейн.
– Твой дядя принципиально не согласен с Эйнштейном. Он волшебник. Я никогда не верила ни в чудеса, ни в волшебство, считая все это мраком. Но я стала жертвой какого-то ужасного эксперимента. Познакомься, это мой муж Виктор.
– Мы уже знакомы, - сказал я. - Хотя этого еще не произошло.
– Чего?
– Ты знаешь, о чем я говорю.
– Но это произойдет.
– Я не хочу. Не желаю. Пойми меня.
Клава усмехнулась.
– Судьба, - сказала она. - Она сильнее наших желаний.
– А что ты теперь делаешь? По-прежнему преподаешь в школе?
– Не в той. Из той я ушла по причине плохого характера директора. Теперь я работаю в английской.
– А ты не вернешься ко мне?
– Нет. Мне нравится моя новая жизнь. Виктор очень любит меня. Он не мешает мне проверять детские тетрадки. Мы ходим не в кино, а в театр. А летом уезжаем загорать в Коктебель.
– Отлично, - сказал я. - Вы превосходно проводите время. Но для чего ты явилась сюда? И почему твой Виктор молчит, словно набрал полный рот воды?
– Виктору вставили искусственную челюсть. Потому он и молчит. Привыкает. Когда он освоится с протезом, он тоже тебе скажет несколько слов. Он работает в том же институте, где работал ты, пока тебя не отчислили.
