скошены к переносице.
Шафранная лысина и слегка обвисшая, обращенная ко мне щека Экселенца были покрыты крупными каплями пота.
Остро, кисло, противоестественно воняло пороховой гарью.
И стояла тишина.
Лев Абалкин был еще жив. Пальцы его правой руки бессильно и упрямо скребли по полу, словно пытались дотянуться до лежащего в сантиметре от них серого диска детонатора. Со знаком в виде то ли стилизованной буквы 'ж', то ли японского иероглифа 'сандзю'.
Я шагнул к Абалкину и опустился возле него на корточки (Экселенц каркнул мне что-то предостерегающее). Абалкин стеклянными глазами смотрел в потолок. Лицо его было покрыто давешними серыми пятнами, рот окровавлен. Я потрогал его за плечо. Окровавленный рот шевельнулся и он проговорил:
– Стояли звери около двери…
– Лева, - позвал я.
– Стояли звери около двери, - повторил он настойчиво. Стояли звери…
И тогда Майя Тойвовна Глумова закричала.
Наталия Никитайская Солнце по утрам
Тебе, конечно же, не понравится первый вариант начала
ванная, ты под душем, только я нe буду описывать заключенное в тебе трудолюбие. В этом смысле ты побиваешь всех. Если бы среди биологов, как и у футболистов, велся подсчет точно забитых идей, то ты сверкал бы ярче Пеле.
Впрочем, ты и сверкаешь.
Теперь я. Мне тридцать. Я разведена. Живу с сыном в однокомнатной квартире. Работаю на небольшом заводе в юротделе. Весь отдел три человека: Марья-начальница, Борис Петрович - юрист и я - на оформлении документов… Образование у меня среднее техническое. По вечерам я занимаюсь сыном. А когда ухожу к тебе, сын остается с соседкой по площадке, милой пожилой женщиной.
Да, совсем забыла сказать: тебя зовут Евгений, меня Ольга. Мой сын - Юрка, по прозвищу Ученый.
Все ли я рассказала? Нет, не все. Непонятно, как мы познакомились. А проще простого. Тебя культсектор нашего заводского комитета пригласил рассказать о влиянии загрязнения окружающей среды на человеческий организм. Ты приехал, от оплаты отказался. Рабочие это одобрили. Одобрили они и твой рассказ. Сейчас принято говорить доступно. Но ты говорил еще и увлеченно-образно. Ты был отчетлив. И так отчетливо я вижу тебя между столом президиума и обшарпанной трибуной. И ты говоришь не в микрофон. И так часто смотришь на меня, что я, кажется, сквозь землю провалилась бы от счастья. Короче, я влюбилась в тебя с первого взгляда. И осталась, якобы задать вопрос. И ты - господи! как я понимаю теперь, чего тебе это стоило! - предложил мне объяснить все по дороге до моего дома. Это было всего четыре года назад.
Я сама в тот вечер тебя поцеловала. И ты так припал ко мне, что на секунду я даже ощутила свое превосходство. Но я еще не знала тебя. И не думала, что ты, перебрав в уме весь этот вечер, посчитаешь меня легкомысленной. Тогда ты еще не оценил моей влюбленности и порыва. Но тот порыв, который свалился на тебя, ты оценил сразу. А после первой нашей ночи - как же долго пришлось мне ждать ее! - стало ясно: нам друг без друга никак.
Тут пора остановиться. Всего, что было у нас за четыре года, не пересказать, да и по сюжету этого не требуется.
Вернемся к разговору, который Происходит, пока ты под душем, а я как будто готовлю для нас ужин.
– Где сметана? Неужели ты опять поставил сметану в морозилку?
– Чего?
– Сметану, говорю, ты опять заморозил!
– Не придирайся! Это мелочи по сравнению с твоими туфлями!
Это о том, что я купила в магазине отличную пару туфель, только обе туфли были на одну ногу.
– Верно сказано: два сапога пара,-нaмекаю я на то, что пора бы и пожениться.
Ты не слышишь ни слов, ни интонации.
Не слышишь. Наверное, замотал голову полотенцем.
Точно. Выходишь закутанный, лицо влажное, сияющее.
– Ну, какую отраву ты мне сегодня приготовила?
Ты любишь поесть, и я стараюсь вовсю, чтобы тебе угодить.
– Нет, ничего, ничего, вкусно…
– Понравилось? В кои-то веки угодила…
Ты взглядываешь на меня, отрывая глаза от тарелки, быстро и преданно.
– Останешься ночевать?
– Нет. Обещала Ученому начертить график дежурства его звездочки.
– Командир?
– А я тебе не говорила? Радовался вчера весь вечер.
– Радостный ребенок.
– Приносит мне радость.
– Я к нему тоже привязан.
– Только видишь редко.
– Ну, Оля…
– Молчу, молчу.
Ты подходишь. И обнимаешь меня за плечи. От ласки я глупею и иду напролом:
– Женя, давай поженимся.
– Женщина, Оля,- говоришь ты, радостно усмехаясь,- должна ждать, когда ее позовут замуж. Не выполняй мужских функций.
– Насчет функций ты все знаешь лучше меня. А я вовсе и не делаю тебе предложения, а уговариваю тебя сделать его мне.
– Ага! А ты подумаешь и откажешься!-выдвигаешь ты предположение настолько нелепое, что мы оба смеемся.
Ты знаешь, как я люблю твои шутки. Каждая новая встреча прибавляла к нашим отношениям раскованности и тепла. И один из признаков того и другого-твой юмор.
Но наши встречи, особенно в последнее время, будили не только хорошее. Вернее, вся жизнь - моя во всяком случае-делилась на периоды: мы вместе и мы врозь.
И так как первые были гораздо реже вторых, а вторые опять-таки для меня - означали горькое одиночество, а моя эмоциональная натура горечь эту умела как-то преувеличенно переживать, а когда мы были вместе, я не позволяла себе выплескивать отрицательные эмоции, считая, что слезы и упреки оттолкнут тебя,- то и умноженного с годами тепла мне все-таки не хватало для душевного спокойствия.
И поэтому сегодня мне захотелось получить ответ.
– Ну, а все-таки?
