Ильдар Абузяров
Воз душных кошмаров
Кюллики всю ночь снились кошмарики — она поняла это, как только проснулась, потому что постель была мокрой от тринадцатого пота, и даже кончики волос были влажны, будто она мыла накануне шампунем голову, а потом сушила, сушила, сушила, а волосы всё не сохли, а скоро уже идти на свидание с Суло… — о, кошмар!
Ведь свидание с Суло всегда сулит что-то хорошее: может быть, мороженое, ведь у Суло всегда есть деньги, а может, и мороженые пельмени, которые Суло так хорошо жарит на растительном масле, нет, что ни говори, а Суло — он такой милый, словно суслик с взъерошенной шерсткой, и у него есть непригорающие сковородки и нерафинированное масло, хотя в Суло она и не была влюблена, а волосы всё не сохнут. В общем, Кюллики снились кошмарики.
«Ну хоть бы они были не такими ломкими и не с такими секущимися концами! — думала Кюллики за завтраком, крепким кофе, — всё-таки надо поддерживать фигуру и тонус. — И хоть бы я не проснулась от собственного крика, как позавчера, когда мне приснилось, что ко мне приближается сверхъестественная сила и смотрит на меня спящую, смотрит, смотрит, смотрит. От этого с ума можно сойти».
Из-за страшных воспоминаний и слишком вязкого кофе у Кюллики пересохло во рту, и ей захотелось ложку растительного масла или хотя бы стакан минеральной воды. «Ну что, пора идти мыть голову шампунем с растительными экстрактами: жожоба и крапивы, — подумала Кюллики. — Или кефиром. А потом мазать шею и лицо маслами зародышей пшеницы и соевых бобов».
И только она подумала о зародышах соевых бобов и пшеницы, как сразу вспомнила о зародыше любви и зародыше ребенка, которого ей удаляли клещами, а все потому, что этот мерзавец обманул ее…
К тому же все эти процедуры, все эти посещения врачей требуют столько времени, не говоря уже о волосах с их укреплением, окраской и завивкой.
А времени так катастрофически не хватает, и надо еще на него заработать, и даже в выходные дни время поджимает, как новые туфли, когда они с Суло гуляют по Финланд Кату, едят мороженое и пьют кофе со сливками. В общем, всё проходит так мило, хотя и коту под хвост, и Суло такая прелесть, что Кюллики было уже подумала: а не влюбиться ли мне в Суло? Подумала и не влюбилась.
Но, с другой стороны, почему Суло выбрал именно ее, Кюллики? «Что он во мне нашел?» — думала Кюллики. Ведь для Кюллики самым важным в мужчинах было то, что они сами находили в ней.
«Ну вот еще! — думала Кюллики. — Буду я в него влюбляться до того, как узнаю, почему ж он выбрал именно меня!». Ведь в любви к мужчине для Кюллики была самым важным тайна любви этого мужчины.
И они гуляли по Финланд Кату, а потом ели блинчики «Морозко» с майонезом, мороженые пельмени, мороженое с киви, кофе с шоколадным мороженым. И у Кюллики было такое впечатление, будто с Суло она сосет грудь мамки, — уж таким он был правильным ухажером, этот Суло, — и в животе начиналось несварение. А когда Суло предложил ей еще и молочный коктейль, у Кюллики в животе начались такие колики, что хоть реви, хоть плачь тихонечко… Но и от этих слез внизу живота не мокреет, а волосы, кажется, уже вновь загрязнились.
А еще этот банковский клерк Суло всю дорогу только и рассказывает, как о своей работе. О дебетах и кредитах. И как все замечательно сходится. А потом вдруг, ни с того ни с сего, разнежился, разоткровенничался и даже признался в проколе, который их банк совершил, выдав кредит этому пройдохе и паразиту Тайсто. Этого Суло по подписанным им обязательствам делать было ну никак нельзя, потому что любой прокол ставит под сомнение репутацию фирмы.
— Конечно, деньги мы дали Тайсто небольшие, но все-таки ты лучше об этом никому не говори.
— Хорошо, не скажу, — тронули до слез откровения Суло Кюллики. — Не буду тебя выдавать, а то вдруг тебя еще премии лишат. Я ведь тебя и так объела.
— Да брось ты, не переживай так за нашу фирму! — И Суло, и Кюллики казалось, что они уже могут доверять друг дружке. — Скажу по секрету: я даже в глубине души считаю — здорово, что этот Тайсто наколол нашу фирму, Кюллики. Деньги ему вернуть было не с чего — откуда у него деньги? И имущества никакого. Банкир так бесился — ты бы видела! А я так радовался, когда увидел, как расстроился шеф! — Было заметно, что Суло и сейчас очень радуется, рассказывая об оплошности банка. — А все-таки он молодчина, этот Тайсто! — И ему, Суло, в радость это приключение со знаком минус. — Нет, все-таки он молодец, этот пройдоха Тайсто: ведь теперь ему можно рассказывать по большому секрету об оконфузившемся шефе близким друзьям, пока те заливаются смехом и слезами! На-ка лучше, Кюллики, возьми салфетку.
— Суло, скажи, — спросила Кюллики сразу после того, как Суло вытер ей салфеткой слезы, — а почему ты ухаживаешь именно за мной? Я тебе нравлюсь?
— Потому что, — растерялся Суло, — потому что ты мне нравишься. Ты это верно подметила, Кюллики.
— И все? Так мало? А разве тебе не нравятся другие женщины? Разве тебе не нравятся Кайса и Малле или Туови и Люлли? Разве тебе не нравятся твои друзья или коллеги по работе и их милые детки? Разве тебе не нравятся дубовые стулья в этом ресторане и вон та кошка у дверей? И даже афера Тайсто, разве тебе не понравилась афера Тайсто, о которой ты сейчас с таким восторгом рассказывал?
— Ну не знаю, как тебе сказать, все вы мне, конечно, нравитесь… — И их откровенный разговор продолжился, хотя Суло так и не смог вразумительно объяснить, кто ему больше нравится. — Да и этот Тайсто — тоже молодец… — В общем, банковский клерк Суло окончательно запутался.
«И чего это Суло вдруг нашел в Тайсто положительного?» — не понимала Кюллики, возвращаясь на трамвае домой. Ведь он был, что называется, попрошайкой, не чета Суло. Ведь Тайсто — он сидел на бордюре улицы Проломной и собирал милостыню, а не сидел в банковском офисе на большом крутящемся стуле-кресле и не открывал депозиты, как Суло. К тому же он, Тайсто, был попрошайкой даже еще в те времена, когда звонил Кюллики и просил: «Кюллики, пожалуйста, поговори со мной!».
Он все время о чем-то просил Кюллики. Ему все время было что-то нужно от людей, которые его окружали. Сам же он ровным счетом ничего дать не мог, потому что не мог сделать чего-нибудь путного, а даже если и начинал что-то путное, то тут же бросал это на полпути. И от этого Кюллики не могла найти в нем ничего положительного. И ей ровным счетом не за что было сказать ему спасибо…
Когда наконец занятая Кюллики, вся уставшая, сбитая с толку и вот-вот с ног, вернулась домой, она тут же завалилась спать. Живот был полон всякой снеди — аж пошли какие-то колики: никогда еще Кюллики так не наедалась. И, может быть, от переедания, а может, от усталости ей приснилось, будто она, такая маленькая, маленькая, как ребеночек, идет по коридору, даже не идет, а как бы плавно плывет в полуметре от пола, сначала к холодильнику, а потом к книжному шкафу и разглядывает корешки книг. Толстых книг с золотым тиснением.
«Ага, надо будет запомнить названия этих книг, — думает Кюллики во сне, — чтобы потом сверить». И вдруг она чувствует, как на нее надвигается что-то очень тяжелое. Прямо из коридора приближается что- то чересчур большое, двигаясь между стеллажами с книгами. Да это же чья-то грубая, неухоженная рука размером с ее голову! — и она берет Кюллики прямо за лицо, как за корешок книги, там, где у книги с листа сусального золота оттиснуты по трафарету буквы, — да так аккуратно, словно это не буквы, а накладные ногти. Берет своей грубой лапищей, врезаясь грязными ногтями в изящную буквицу, отчего та трещит, — и тащит, тащит к дивану с засаленной подушкой.
А потом при ярко зажженном свете читает эту книгу, не давая Кюллики спать, стиснув, прижав ее к стене тисками ягодиц и время от времени врезаясь в ребро то книги, то Кюллики, своими стальными, как те клещи, которыми из нее вырывали зародыша, пальцами.
В общем, Кюллики всю ночь мерещились глюки, да такие страшные, особенно та лапища с ненакрашенными ногтями! Будто это она, Кюллики, их забыла накрасить, хотя ей уже пора бежать на работу, а поздно вечером у нее еще свидание с культовым, как любил он сам подчеркивать, журналистом Эсой, хотя Кюллики каким-то там культовым он не казался.
