невроз, нет, земной болезнью можно заболеть просто от одиночества! Жена моя, клянусь, что сегодня твое одиночество окончилось. Я стану твоим рабом, дабы впредь ты больше не была одинокой. Я превращусь в робота, дабы земная болезнь споткнулась на тебе. Если случится мерзавец, которому ты пожелаешь раскроить череп, то прикажи мне. Если случится мерзавец, которого ты пожелаешь изрезать на куски, то прикажи мне. О жена моя! Потерпи немного. Ты с блеском выполнила свою миссию, и я тоже не пожалею сил для выполнения своей. И тогда мы оба вернемся домой. Временной туннель мигом перенесет нас на родной Марс. Мы оставим позади этот «совсем как ад» и — прощай «топологический невроз»!
С кончика его носа на рукопись упала капля пота. Он поспешно отер ее рукавом и, взглянув на меня исподлобья, проговорил:
— Теперь вы понимаете? Я никому не позволю оскорблять мою жену.
— Бросьте вы, какие там оскорбления!
— Никто не смеет ей противоречить… Ни вы, сэнсэй, ни кто другой… Ибо она уже до дна испила горький кубок адских мучений.
— Насколько я могу представить себе из этого вашего дневника, у вашей супруги весьма логичное помешательство. Если отбросить формулу «совсем как человек», никаких особых симптомов, видимо, не имеется.
Мой гость кивнул и раздумчиво проговорил:
— В конечном счете… Другими словами… То есть, вы хотите сказать, что она, возможно, вполне здорова?
— Вот именно. Понимаете, если это так, то трудно прийти к выводу…
— Говорите яснее. Если предположить, что моя жена — сумасшедшая, то получится, что я в здравом уме. Раз так, то, естественно, у вас не может быть серьезных оснований для отказа от поста марсианского представителя. Вот и прекрасно… Я, разумеется, чрезвычайно рад… Все мои дела на этом закончатся, я и жена с чистой совестью войдем во временной туннель. Текст соглашения у меня уже подготовлен, вам остается только подписать…
— Нет-нет, к сожалению, меня больше устраивает версия, что ваша супруга вполне здорова.
— А тогда, сэнсэй, чего же вы опасаетесь? Если она обыкновенная земная женщина, то чего вам бояться? Или у вас был какой-нибудь слишком уж болезненный опыт?..
— Ничего я не боюсь.
— Тогда пошли!
— Ладно. Пошли.
Мой голос прозвучал глухо, настороженно, напряженно. Где же все-таки ловушка? Гость, хихикнув, произнес:
— До чего же вы любезны, сэнсэй. Впрочем, вы сегодня доставили мне большую радость… Только вот устал я немного. Вы ничего не забыли?.. Сигарета у вас не погасла?
19
Итак, дело, кажется, подходило к концу. Вместе с этим странным человеком я перешагнул порог кабинета, и с этого момента судьба моя стремительно покатилась прямой дорогой, которая привела меня к безумному суду.
Вы, возможно, уже поняли, в чем заключалась их ловушка… Где в этой загадочной картинке пряталась главная пружина всего механизма и почему мне не удалось увернуться от расставленного капкана…
Говорят, чтобы спрятать большую ложь, лучше всего окутать ее целой тучей маленьких. Вероятно, на эту удочку я и попался. Путь продолжался не более двух часов, но весь он был покрыт опавшими листьями лжи. А я до последней минуты считал, что занимаю безопасную позицию стороннего наблюдателя… со сцены мне в глаза била ложь, будто платить за спектакль мне придется ровно столько, сколько он стоит… А я сам, своими руками привязал себя к сиденью, которое и было главным механизмом ловушки…
Едва я покинул прихожую, как на меня обрушилось изобилие дневного света, реальность бытия, повседневных условностей и повседневной скуки. Даже сырые, пронизанные вонью коридоры и лестничные клетки после моего кабинета, обиталища астматика и затворника, взбодрили и отрезвили меня, словно крепкий кофе. Я почти окончательно пришел в себя и был настроен благодушно, как будто прогуливался по улицам после кино. Я представить себе не мог, что лестница, по которой я поднимаюсь, ведет в иной мир и что спускаться по ней уже не придется…
Я и сейчас отчетливо помню все. Помню похожий на глыбу стекла столб желтоватого света из прямоугольного окна на лестничной площадке, помню в нем сложную структуру теней. Помню, как сокращались и растягивались складки на штанинах моего гостя, когда он неуверенно, совсем как водомерка, переступал со ступеньки на ступеньку впереди меня… Безымянные детали последнего для меня зрелища реального мира…
Затем белая дверь на третьем этаже, обозначенная буквой «В» — не просто белая, а с голубоватым оттенком, какой бывает у белой масляной краски. Эта дверь уже не была безымянной деталью. В ответ на звонок звякнула цепь, со скрипом повернулась ручка… И лицо этой женщины… Женщины с ослепительно ясными детскими глазами… Женщины, не знающей стыда, как кошка, незрелой, но трижды более взрослой, чем обычный взрослый… Она была настолько не похожа на ту, о которой читал и говорил мой гость, что некоторое время я не знал, как с ней держаться.
В то же время взгляд мой шарил по прихожей в поисках сандалий жены. Мне было бы достаточно сандалий. Это был бы знак, что она здесь. Но ее не было…
— Как ты долго… Он, наверно, очень помешал вам… — заговорила она, обращаясь сразу к нам обоим.
Ее оживленный тон решительно никак не вязался с моим беспокойством о жене, и тут я, честно говоря, махнул на все рукой, предоставив событиям идти своим чередом. Это была женщина явно от мира сего. Женщина-нейтрализатор, которая против кислоты оборачивалась щелочью, а против щелочи — кислотой и любое человеческое чувство превращала в инертный газ. Видимо, не стоило опасаться, что я забуду о нелепых настояниях моего гостя ни в чем ей не перечить.
Впрочем, как только меня провели в гостиную… Если бы меня спросили, почему я не повернулся и не ушел, я мог бы только ответить, что уходить было не из-за чего… Лишь одно странное обстоятельство насторожило меня.
Предложив мне дзабутон,[8] женщина повернула в мою сторону вентилятор, включила его и сказала мужу:
— Все в порядке, можешь пойти принять душ.
Тогда мой гость украдкой приложил палец к губам и подмигнул мне с видом сообщника. И снова я ощутил во рту противный вкус пластмассового печенья. Но женщина, проводив его взглядом, тихонько засмеялась.
— У него, наверное, самый настоящий бактериальный психоз, — проговорила она. — Вернется домой и не успокоится, пока не вымоет рук.
Хозяин и гость поменялись местами. В этой гостиной до предела заполненной ветром и светом, не было места магии опасностей и неожиданностей, здесь было царство бумажных кукол. Куклами, наверное, развлекалась женщина. Только ей могли быть дороги эти наивные и аляповато раскрашенные бумажные игрушки, которые висели, лежали и танцевали по всей комнате. И мне стало казаться, что вот теперь вся магия развеялась, как дым, и мой гость сделался таким же странно унылым и ни на что не годным, как маленький бумажный человечек, и несчастная женщина держит этих скучных бумажных человечков вместо золотых рыбок.
— Может быть, прохладительного?.. — приподнимаясь с места, заговорила женщина, но я перебил ее:
— Это ничего, что он был у меня так долго. Не имеет значения. А вот не надоела ли вам моя жена? Как-никак, минут сорок или пятьдесят…
