Это какие же люди? Хотя бы Досталь и Володарский с фильмом «Штрафбат», те же Аксенов и Барщевский с их «Сагой», покойный Анатолий Рыбаков и создатели фильма о его арбатских детках. И вот в ногу со всей этой публикой шагает сегодня Сорокин с плакатом «Зэк — главный герой века!» Удружил… За это они тебе самому памятник отгрохают на Востряковском кладбище.
Ненавидя большевиков, Сорокин, естественно, восхищается тем, что «царь морей Колчак, гений и гордец, красную массу в сражениях не миловал» (с. 470). Надо бы дополнить: не только в сражениях, но и в мирных деревнях. Твердит вслед за Сванидзе, что голод 1922 года был не результатом восьми лет тяжелейшей войны на своей территории, а сознательно устроен извергами большевиками (с. 249): Ленин обдуманно «швырнул русский народ в голод» (с. 244), чтобы выморить русских богатырей вроде Сорокина и его брата Сванидзе. Советская власть, негодует богатырь, к тому же еще и задарма распродала наши картинные галереи и другие национальные ценности (с. 431), как об этом вещает по телевидению Швыдкой. Если еще упомянуть о войне, то надо заметить, что фронт борьбы нашего народа против захватчиков этот патриот называет не иначе как «черным фронтом» (с. 463)
Особенно возмущен Сорокин вместе со всеми «шестидесятниками» тем, что Ленин, коммунисты «ликвидировали частный труд и частное поле, частную фабрику и частный завод», — словом, ликвидировали крупную частную собственность. Ну, вот теперь все это твои друзья восстановили. Ликуй!
Была, например, у писателей прекрасная поликлиника в Москве. Теперь она в руках какого-то, говорят, немецкого еврея. Всех писателей вышвырнули оттуда, они негодуют, а Сорокин должен радоваться: принцип частной собственности победил! Имели мы замечательные Дома творчества в Малеевке под Москвой, в Крыму и в других завидных местах по всей стране. Ныне почти все они в руках жулья. Писатели стонут, а Сорокин обязан ликовать: капитализм победил! Было у нас свое издательство «Советский писатель», теперь, как пишут газеты, его хозяином стал Арсений Ларионов, друг Сорокина, и он вот-вот от радости в пляс пустится.
Можно долго приводить примеры верности Сорокина орде Сванидзе — Новодворской, но это уже утомительно, однако о его глумлении над многими русскими писателями умолчать нельзя. Он изображает их так: «В гимнастерках и галифе, фуражках, шинелях и сапогах, под Сталина, щеголяли Тихонов и Фадеев, Шолохов и Эренбург, Закруткин и Полевой, Симонов и Твардовский…» Особенно выразительно здесь то, что ведь это пишет ловкач, ухитрившийся, идя сквозь грозы с мешками стихов и прозы, ни разу в жизни не надеть шинель и не прощеголять в армейских сапогах хотя бы три версты. А все названные писатели, кроме, разве что, Эренбурга, будучи военными корреспондентами, естественно, получили воинские звания и офицерскую форму, поэтому их сапоги никакого отношения к Сталину, не имели.
Особенно злобно алмазный маршал глумится над Шолоховым. Тут он опять шагает плечом к плечу с самим Швыдким Михаилом Ефимовичем. Уж как этот культреволюционер пытался свести 100-летний юбилей великого писателя до областного уровня. Как ловко было скрыто торжественное собрание в Большом театре. Странно, что не был привлечен в помощники Сорокин. Ведь он пишет, что Шолохов был литературным генералом, «названным так и утвержденным Верховным Советом» (с. 305). То есть не народным, всемирно знаменитым писателем, а административным назначенцем. И тут же глубокомысленно-обличительное рассужденьице: «обвешанные орденами и медалями, замассажированные депутатскими парикмахершими, иные гении бегут от русского собрата… (с. 292). Он, литературный парикмахер, видите ли, вдруг объявляет себя собратом Шолохова.
В другой раз, поставив «генерала» в один ряд с Галиной Серебряковой, Львом Кассилем, Вадимом Кожевниковым, Турсун-заде, пишет, что все они «путались у Сталина под штиблетами» (с. 235). А Брежневу Шолохов «старался угождать» (с. 292). Сыскал угодника! И на этом фоне — гнусная ухмылка: «Шолохов бессмертен…» (с. 322).
К злобности тут еще и прямая клевета: «Авербах начал топтать Андрея Платонова, призвал к травле. Рассказ Платонова «Усомнившийся Макар» не нашел защиты у Фадеева и Серафимовича». То есть они промолчали. Но читаем дальше: «К ним, усердно осуждая рассказ, примкнул и Шолохов». Как же это понимать: тоже промолчал вместе с Фадеевым и Серафимовичем или осудил вслед за Авербахом? Если осудил, то где, когда, каким образом? Сказать ему нечего. Такая же муть и грязь дальше: «Позже Шолохов «депутатски» возвращался к имени Платонова, но его уже похоронили» (с. 196). Платонов умер в 1951 году, так что у Шолохова было время помочь ему. И он помогал. Но что такое депутатски в кавычках? Что значит «возвращался к имени»? Это любимое сорокинское плетение словес с целью вякнуть — и в кусты.
Такая же клевета, будто Шолохов в борьбе против богатыря Сорокина послал шесть беспощадных телеграмм в ЦК. Эту чушь он разоблачает своим собственным уверением, что телеграммы были подписаны так: «Член ЦК КПСС, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР, член Президиума Академии Наук СССР, лауреат Ленинской, Государственной и Нобелевской премии». Тут не что иное, как излюбленная манера Сорокина — мерить других на свой аршин: это он сам подписывает свои убогие статьи с перечислением всех медалей и должностей, что удалось отхватить. А у Шолохова не было в этом никакой необходимости. Так спрашивается, были ли телеграммы, если не могло быть такой подписи?
И вот еще о чем нельзя здесь умолчать. Злобная книга Сорокина с клеветой на великого писателя вышла в 2000 году. И в этом же году Юрий Бондарев протягивает ему премию имени Шолохова, а он, не моргнув глазом, цапает ее да теперь еще и подписывает свои статьи как лауреат Шолоховской премии. А недавно, как упоминалось, протянули ему медаль, учрежденную к столетию Шолохова «за вклад в изучение и популяризацию творческого наследия писателя». Хорош популяризатор! С ножом за голенищем. И он, не поперхнувшись, опять — цап-царап!
Для демократов-антисоветчиков нынешней генерации очень характерны их неутомимые похвалы себе. Как превозносят себя, скажем, Радзинский или Сарнов! Не исключение тут и Сорокин. Уж такой он добрый и простодушный, незлобивый и правдолюбивый. Только послушайте: «Наивность моя всегда уберегала меня от услужливости и неверности другу» (с. 329)… «Нет у меня ни к кому зла… (с. 133)… «Я избежал соблазна(?) клеветать, отказался (?) доносить, не научился зубоскалить…»
А теперь взгляните хотя бы на его сочинение «Страшный сон» в «Патриоте» за март прошлого года. Сплошная клевета и бездарное злобное зубоскальство не только на С.В.Михалкова, но и на его жену, даже на секретаршу. А ведь он даже остерегает других: «За ложь и подлость — Божья кара неотвратима!» (с. 329).
Воистину так! В частности, кара неотвратима за ложь о русских людях как о рабах, за подлость по отношению к коммунистам, за клевету на Шолохова, за услужливые похвалы Ларионову, за все отхваченные ордена и премии…
Как правило, самовосхваление постоянно сочетается у антисоветчиков с рассказами об ужасных несправедливостях к ним и о жутких страданиях. Мы это уже видели у Сорокина, но вот еще несколько стенаний: «А мучений я не избежал: они тяжелы и постоянны» (с. 209). И еще: «О, моя нелегкая доля»… А вспомните, как Фурцева хотела отправить его по этапу на север, Пельше командовал: «К стенке!», Брежнев и вовсе приказал растерзать. Каково вынести это! А гневные телеграммы Шолохова! А эксгумация останков родного отца! А чуть не исключили из Союза писателей!.. И представьте, себе это еще не все.
А страдания-то начались еще в детстве. Оказывается, кто-то уже тогда ему навязывал, его травил стихами Маршака, Веры Инбер, Безыменского, Светлова, Кирсанова… «Вот и выросли мы отравленными» (с. 460)… Бедняга, мученик! Еще как удалось выжить-то? Но кто ж навязывал, кто травил — родители? Изверги! Вот что значит дед — Ефимыч. А я в детстве обо всех этих поэтах, кроме Маршака разве, и не слышал. Мне родители ежедневно давали по чайной ложечке Пушкина, Лермонтова, Некрасова… В школе— еще Демьяна
